0
786
Газета Культура Интернет-версия

30.09.2000 00:00:00

Прямая речь в переводе

Тэги: Уайссборт, поэзия, журнал


- РАССКАЖИТЕ, пожалуйста, о себе с самого начала: где, когда, почему?

- Ну, начнем с того, что я родился. Произошло это в Лондоне, в 1935 году, хотя мои родители и не были англичанами. Их предки были выходцами из Польши, а сами родители жили в Бельгии. Потом они переехали сюда - здесь жил мой дядя, брат отца, - тут-то я и появился на свет. Я получил хорошее английское образование.

По-настоящему хорошее образование в ту пору ребенок мог получить только в частной школе. Считалось, что в частных школах были самые хорошие учителя.

Но у частных школ был свой недостаток. В отличие от государственных школ (Англии, Франции и даже советской России) они давали очень узкое образование. Я изучал историю, но в результате самого дорогого и престижного обучения Англии был тот факт, что я остался абсолютным неучем в научных областях. Потом я перешел в public school - это был второй этап обучения. Школа, несмотря на название, тоже была частной. Эта была школа Св. Павла - старинное заведение, основанное еще в XVII веке. В этой школе, например, учился Мильтон. Так что я учился в одной школе с Мильтоном. Ну а потом я поступил в Кембридж. Там я специализировался на английской истории: на эпохе Ренессанса. В то время мы все с большим вниманием следили за тем, что происходит в послевоенной поэзии Восточной Европы. В Чехословакии, Венгрии, Польше. В России. Тогда-то мы с Хьюзом и решили издавать "Современную поэзию в переводах". Это было в 1965 году.

- Чья была идея?

- Я думаю, что идея принадлежала Хьюзу. Он тогда часто бывал в Америке - он, как вы знаете, женился на Силвии Плат, а она была американкой. В Америке в то время очень много переводили восточноевропейскую поэзию. Там он ей и заболел. И решил, почему бы в Англии не сделать такой журнал, который полностью был бы посвящен только переводной поэзии. Знаете, он был очень чувствительным к войне, он глубоко переживал страдания, которые приносит война. Поэтому он и стал интересоваться военными поэтами из Восточной Европы. Ему хотелось почувствовать их опыт, их переживания. Узнать их ощущения и то, как они их выражают в поэзии. И такая поэзия существовала. Это была обнаженная поэзия, написанная абсолютно "голым" языком. Это был до известной степени новый, не известный в Европе поэтический язык, который пришел на смену старому. Это был такой минимализм в поэзии, поскольку язык, прежний язык, был разрушен войной, а новый язык оперировал минимальными выразительными средствами. Грубо говоря, старый язык не годился для разговора о Холокосте. И мы чувствовали, что там, в Восточной Европе, рождается этот самый новый язык. И мы хотели найти эквивалент в английском. Стихи, написанные таким "обнаженным" языком, ничего не теряли в переводе, как это обычно бывает с другими языками. Мы вдруг обнаружили, что на свет появился такой праязык, доступный каждому. Когда он собрал первый материал для перевода, я прочитал отобранное и понял... это произвело на меня очень сильное впечатление... я открыл для себя... В общем, в тот момент во мне родилось то, что я сейчас могу называть моей поэзией.

- Итак, вы выпустили первый номер...

- Да, первый номер вышел в виде газеты - это тоже была идея Теда. Этим самым мы хотели сказать, что печатаем стихи не для книжной полки, а для повседневного чтения. Чтобы стихи были доступны, всегда под рукой, в кармане. В первом номере мы напечатали Збигнева Херберта, Холупа - это такой поэт из Чехословакии, Лалича из Югославии, Чеслава Милоша, Васко Попу, Вознесенского. Тогда, в начале шестидесятых, Вознесенский производил куда более яркое впечатление, нежели, например, Евтушенко. Это сейчас, если меня спросят, кого я предпочитаю, я назову Евтушенко. Тогда все было наоборот. Вознесенский тогда казался нам метеором, да, чем-то вроде метеора. Дело в том, что советская поэзия в те времена представлялась нам очень невзрачной. Тусклой. За исключением Слуцкого и Винокурова, которых я любил и переводил, читать было некого. И вдруг ворвался Вознесенский - яркий, непредсказуемый, с фейерверком образов в стихах! Никто не писал и не читал так, как он. Это его "Я - Гойя!" - и так далее. В нем была новизна и какой-то романтизм. Романтизм в восприятии России. Вы знаете, англичане ведь всегда очень любили русских - за их страстность, за их кураж, что ли. Вознесенский до известной степени олицетворил представления англичан о русской браваде.

- Но кто переводил все эти стихи?

- Русские? Я. В году этак в 1962-м я собирался защищать диссертацию по теме... как же она называлась? Что-то вроде десталинизации русской литературы. Я просто хотел исследовать поэзию в эти времена, поскольку она казалась мне интересной. И я стал учить русский язык. У меня был учитель, который, однако, научил меня только читать, а не говорить. С тех пор я неважно говорю, но все понимаю.

- Что из русской литературы читали тогда в Англии?

- Все читали Достоевского. Чуть меньше - Толстого. Еще меньше - Гоголя, Тургенева и остальных. Почти никто не читал Чехова. Но Достоевский - читали все и в больших количествах. Я же, выучив язык, стал читать русские журналы - "Новый мир", "Октябрь", "Знамя". "Литературную газету". Я искал там поэзию. И когда мне встречалось что-то интересное, я переводил эти стихи. Поэтому за два-три года у меня накопились стопки переводов русской поэзии, которая мне нравилась. Для моей диссертации.

- Можно ли сказать, что через вас, через ваш журнал, восточноевропейская поэзия как-то повлияла на поэзию английскую?

- Да, в какой-то степени да, хотя мне трудно привести конкретные примеры. В большей степени она повлияла на американскую поэзию. Трудно сказать... Вот, например, "Ворон" самого Хьюза - в нем слышится восточноевропейская поэзия. Заметно ее влияние. Васко Попы, например. И у Хьюза таких перекличек много. А в Америке... Ну, Чарлз Симик, например, хотя он серб по происхождению. Или вот Марк Стренд - та же обнаженность, минимализм выразительных средств.

- Но, может быть, это закономерный процесс? Ты становишься старше и специально ограничиваешь себя в средствах? Как это сознательно делал "поздний" Бродский?

- У Бродского мне всегда больше нравились ранние стихи. Поздние - меньше, потому что он их упрощал слишком сознательно, слишком неестественно. В этой простоте было слишком много сложности - в отличие от простоты того же Стренда. Сейчас я думаю по-другому, но одно время я серьезно не любил его "позднюю" поэзию. Прозаизацию стиха. Такое впечатление, что он пишет не стихотворение, а эссе: все время выкладывает аргументы, полемизирует. Плюс эта его зацикленность на классических формах.

- Как вы встретились?

- Я знал о нем до его приезда - у него ведь выходили книги в Англии на английском и на русском, вышла книжка в издательстве Чехова - "Остановка в пустыне"? Не помню сейчас. И я что-то даже переводил из этой книги. В общем, я переводил всех и перевел Бродского, скажем так. Мне очень понравилось его "Еврейское кладбище", хотя сам он отзывался об этом стихотворении достаточно пренебрежительно. И вот он приехал - это был 1972 год. А я тогда был в организационном комитете фестиваля "Poetry International", куда Бродского привез Оден. Сам фестиваль придумал Хьюз - в конце 60-х. После чтений мы и познакомились с Бродским. Он уже знал обо мне - к тому времени я опубликовал книгу своих переводов из Натальи Горбаневской. Что сказал мне Бродский при первой встрече? Он сказал: "Если вы завтра умрете, хотели бы вы, чтобы вас помнили по переводам из Горбаневской?" Ну или что-то в этом духе. Оказалось, что ему не нравились мои переводы, потому что они были слишком буквальными и потому что я не сохранял формы. Но тем не менее мы подружились - отчасти еще и потому, что очень скоро очутились в схожих ситуациях. И я и он, мы оба уехали в Америку: почти одновременно. Он уехал в Мичиган, я уехал в Айову, так что наши судьбы были по крайней мере в этом похожи.

- Иноязычный человек может увидеть то, чего мы сами не замечаем. Что вы увидели в русской поэзии с этой, незаинтересованной, точки зрения?

- Мне всегда казалось, что русская поэзия, какой я ее знал, была очень заземлена. Сейчас, наоборот, то, что я вижу в антологиях современной русской поэзии, кажется мне вторичным перепевом американской поэзии. На мой взгляд, современная русская поэзия потеряла то, что делало ее неповторимой. Чувственность. Открытость. Заземленность. Буквальность. То, что английская поэзия потеряла после Чосера, - способность говорить прямо. Способность к прямой речи. В отличие от английского языка на русском в поэзии можно было замыкать цепь напрямую, без посредников. В этом языке было что-то, что еще оставалось неиспорченным, несмотря на 70 лет режима!

- Давайте вернемся к Бродскому. Точнее, к англоязычному Бродскому. Многие западные критики считали и считают его творчество на английском неприемлемым. Могли бы вы прокомментировать англоязычное творчество Бродского? Как переводчик, например?

- Когда Бродский начал печататься на английском, его язык был не настолько хорош, чтобы переводить самому. Его переводили другие - профессор Джордж Клайн, например. Потом, когда мы подружились с Бродским, он предлагал мне перевести что-то из его стихотворений, и я переводил. Но, в отличие от других поэтов, он постоянно вмешивался в перевод. Ну, например, вынуждал переводчика обязательно сохранять рифму и размер. Но английский - не русский, в нем очень мало рифм, и те давно затасканы! Потом, если ты пытаешься сохранить размер и рифму - как это делал, например, Уилбер, - то тут неизбежны искажения смысла. Это нормально, когда сам Бродский переводит себя - тут он может не только перевести, но еще и переписать себя. А переводчик не может себе такого позволить - переписывать оригинальный текст. Он требовал сохранения формы в ущерб нормальному английскому языку. В то время как я заменял его рифмы созвучиями и внутренними перекличками. Всего этого Бродский не принимал. Я пытался с ним спорить, но это было просто бесполезно. Кажется, он вообще не замечал этих внутренних полурифм и созвучий, которые я предлагал взамен его точным рифмам. Он требовал от меня точных, звонких рифм. А дело в том, что любая точная рифма на английском языке указывает на юмористический, комический контекст повествования. Что к Бродскому не относилось - он ведь писал серьезные стихи. В общем, мы так и не смогли найти общий язык - и покончили с переводом.

Теперь, по прошествии многих лет, я, несмотря ни на что, чувствую симпатию к тому, что он пытался сделать в языке. Чем дольше он жил в Америке, тем лучше становились его автопереводы и тем меньше переводчиков участвовало в его английских книгах. В его последней книге "So Forth" он практически один. Я думаю, выпусти он еще одну книгу, по ней нельзя бы было точно сказать, что переведено переводчиком, а что - самим Бродским. Даже сказать, что написано на английском, а что - переведено.

- То есть расстояние между автопереводами и стихами, написанными по-английски, уменьшалось?

- Да-да, в конечном итоге он делал именно это: сближал автопереводы и стихи, изначально написанные на английском. Сначала они были на разных полюсах. Его стихи, написанные на английском, раньше были в основном легкими, шуточными. Они звучали не совсем по-английски, но тем не менее были хороши именно как несерьезные стихи. А вот стихи, которые он перевел с русского, - его серьезные стихи - звучали намного хуже. Со временем же автопереводы и стихи сблизились. То есть автопереводы становились более английскими, а стихи - менее легкими. Они воспитывали друг друга. Таким образом, он создавал новый диалект английского, свой английский: с тем, чтобы уменьшить расстояние между английским и русским. Он не успел закончить начатое, но двигался именно в этом направлении. Вот за это английские критики вроде Крэга Рейна или Кристофера Рива и ненавидели его английские стихи. Всячески его высмеивали и издевались над его английским языком, все время нападали на него. И их можно понять - они защищали стандартный, классический английский, на котором говорили поэты всех веков. Бродский же очень часто искажал идиомы, но, в отличие от Джойса, он не был до конца уверен в значении этих идиом. Понимал их, но не во всей глубине, которая нужна для того, чтобы играть с ними, искажать и препарировать. Вот в чем дело. Поэтому цель не достигалась - его не понимали, думали, что он просто не знает норм словоупотребления! И потом он использовал рифмы, от которых люди фыркали: как можно! Но в конечном итоге то, что он делал с английским, кажется мне безумно интересным - в том числе и как переводчику. Мне всегда казалось, что это почти невозможно - точно перевести с русского на английский. А Бродский пытался сблизить эти невообразимо разные языки. В конечном итоге помочь и русскому, и английскому найти пути понимания, сближения. За это его и не принимали.

- А что, существует ли еще здесь, в Англии, стандартный английский? Может, уже не из-за чего и копья ломать?

- Нынешняя Англия настолько мультиэтнична, что в ней давно говорят на разных английских языках. Стандарта не существует - никто не следит за стандартом, как французы в академии. Поэтому - благодаря иммигрантам из Африки, из Центральной Америки - язык на глазах становится более гибким, подвижным. Он вынужден быть более терпимым. Так что с точки зрения нынешнего английского языка поэзия Бродского выглядит почти мейнстримом.

Лондон-Москва


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


В Совете Федерации остается 30 свободных мест

В Совете Федерации остается 30 свободных мест

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Сенаторами РФ могли бы стать или отставники, или представители СВО-элиты

0
942
Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Анастасия Башкатова

Несмотря на дефицит кадров, в стране до сих пор есть застойная безработица

0
1099
Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Ольга Соловьева

Производство бензина в стране сократилось на 7–14%

0
1534
Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Екатерина Трифонова

Назначенные государством адвокаты попали под пропагандистскую раздачу

0
1239

Другие новости