Праздник в трех городах мира

	Бродский в виде Данте, только в меховой шапке. Фото из журнала "Vogue"

СТРАШНО подумать, как много успел сделать человек, умерший четыре года назад. Человека нет, но мотор, им заведенный, продолжает работать. На прилавках регулярно появляются книги - о нем и его: эссеистика, интервью, мемуары. Людей, которые "занимаются Бродским", становится все больше. Они летают через океан на конференции, копаются в собственной памяти или шарят по ящикам письменного стола.

Из памяти выплывают истории. Из пыльных ящиков - фотографии. Особенно замечательны ранние фотки, на которых запечатлен довольно крупный круглолицый парниша с лицом, мелко засеянным веснушками. Зрелище довольно поучительное - такая иллюстрация, как образ может не совпадать с фактом. Или вот эта фотография "на медаль" для журнала Vogue - чем не парафраз бунинского "Данте в бабьем шлыке"?

Бродский - это и есть что-то вроде Данте или Гомера нашего времени: несколько городов вот уже несколько лет спорят за право называться его родным. Точнее, считают себя таковыми по умолчанию. Поэтому торжества в честь юбилея проходят в трех точках земной поверхности. В Ленинграде - мертвом городе его юности - Нью-Йорке - живом городе его жизни - и Венеции - мертвом городе его смерти.

Ленинград - с 24-го по 26-е - проводит конференцию. Таких собраний за последнее время было, кажется, три. В тесную редакцию "Звезды" понаедут со всех концов света. Прочитают доклады типа "Язык как судьба", "Бродский - Кушнер - Соснора. Три лика петербургской поэзии", "Поэт и время", "Инерция метафоры", "Другой Бродский: правда отчаяния или...", "Суета, пустота и звезда в стихотворении Бродского "24 декабря 1971 года"", "Пленник времени в метафизическом пространстве".

Когда видишь доклады с такими заголовками, хочется выйти на улицу и выпить пива в каком-нибудь садике, где "вот так, по старой памяти, собаки / на прежнем месте задирают лапу". Рассуждения о "временах-пространствах", "судьбах-языках", "пленниках-странниках" заведомо ни к чему неприменимы. Чужой биографический опыт не нуждается ни в нас, ни в наших словах. Опыт ведь чужой - не свой. В карман не положишь.

Второй угол нашего "бродского треугольника" - Венеция: "мягкое подбрюшье Европы". Тут планировались визиты нобелевских лауреатов, концерты, чтения. Мэрия предоставляла залы. Но по ходу дела спонсоры отказывались платить, нобели под разными предлогами уклонялись от благородной миссии и предполагаемые торжества в Венеции съежились до камерного съезда людей, которые нашли средства - чаще всего свои собственные - чтобы добраться к этому дню на Сан-Микеле. Почитать стихи. Посмотреть выставку фотографий и рисунков. В декорациях Венеции выглядит, согласитесь, заманчиво. Особенно, если учесть тот факт, что кругом гуляют праздные туристы со всех концов света, которые занимаются накоплением собственного опыта и плевать хотели на поэзию вообще и Бродского - в частности.

Что касается Нью-Йорка, то здесь вообще ничего происходить не будет. Не то место - хотя и окруженное водой. Элегические акты уместны среди руин Ленинграда или на фоне утопающей Венеции - но только не здесь. Нью-Йорк - как и Москва - слезам не верит. Вдова замыкает двери и никакой информации не дает. Четвертого июня, правда, в "Русском самоваре" соберутся и выпьют русские американцы: но дальше 52-й - или какой там? - улицы дело, надо думать, не двинется.

Недавно по ТВ показывали новые прогулки Бродского по Венеции с Рейном образца 93-го года. Оба азартно говорили друг с другом, причем по преимуществу использовали в речи стихотворные цитаты - кто больше и точнее. Происходило все в кафе "Флориано" - что-то вроде ресторана Дома писателей, где сиживали Байрон и Стендаль.

И странное это было ощущение - наблюдать двух немолодых, в общем, людей, которые настолько доверяли языку поэзии. В этой бытовой ситуации считывалась, если угодно, глобальная романтическая иллюзия Бродского и его поколения - убеждение, что язык поэзии универсален, что на нем можно и должно говорить на всех уровнях действительности. А оказалось - наоборот. Оказалось, что поэзия - всего лишь один из языков, которым можно описывать реальность. И что для каждого ее уровня есть свои коды, не имеющие к стихам никакого отношения. И нет ничего бессмысленнее, чем путать эти самые языки, применяя их не по назначению.

Сегодня вообще интересны истории - а не их научная интерпретация. То, как Венцлова Бродскому всучил бутылку бальзама для Одена - и что из этого вышло. Все, что мы можем, - это выйти на Сан Марко и понять, что здесь по-прежнему пахнет тиной и кофе. А потом рассказать об этом в ближайших номерах нашей газеты. Потому что