Тургеневская девушка

	Ольга Гурякова в роли Марии в опере "Мазепа" в "Ла Скала". Фото А.Тамони

- Это были мои первые гастроли за границей в 1996 году. Руководитель фестиваля, маэстро Вольфганг Генненвайн услышал меня в Москве на небольшом закрытом прослушивании, когда я пела Мими, и сразу же пригласил спеть партию второго сопрано в до-минорной мессе Моцарта и Медору в "Корсаре" Верди. Маэстро сказал, что услышал в моем голосе сочетание флейты и виолончели, которое он давно искал. А дальше каждый год я получала приглашение из Людвигсбурга участвовать в заключительных концертах, на которых по традиции даются оперы в концертном исполнении. После "Корсара" были "Стиффелио", "Эрнани", а нынче в сентябре - "Трубадур". И только что мне пришел факс с просьбой не занимать сентябрь 2000 года - это будет очередная опера Верди, а какая, пока неизвестно.

В трех вердиевских спектаклях со мной пел баритон Борис Стаценко - после того как он ушел из Большого, его карьера успешно складывается в театрах Германии и Франции. В партии Азучены имела успех Лариса Костюк из "Геликона". Манрико исполнял тенор из Словении Янис Лотрич. С ним у нас очень интересное переплетение судеб - вместе мы пели "Богему" (мой первый контрактный спектакль на Западе) и "Паяцы" в австрийском Граце.

- Страшно было, когда я взглянула в ноты и отказалась. А теперь - нет, ведь я пою Марию своим голосом. А голос - не то чтобы меняется его тип, но будем надеяться, что он развивается. То, что мы не в состоянии позволить себе в 25 в силу отсутствия необходимой органики, стабильности, опыта, можно попробовать тремя годами позже. Когда в 96-м я получила первую премию на конкурсе имени Римского-Корсакова в Петербурге, фирма "Philips" готовила в Мариинском театре видеозапись "Мазепы". Валерий Абисалович Гергиев, услышав меня на конкурсе, стал уговаривать на авантюру - за полмесяца выучить сложнейшую - крепкую (если не кровавую) драматическую партию Марии и принять участие в записи. Партии я в глаза не видела, но не в этом дело - Марию всегда в основном пели, что называется, тети, которые вставали и, так сказать, мочили. Я отказалась, и это не было ошибкой. Спела "Мазепу" через два года, когда поняла, что могу. Сначала в Мариинке, потом на фестивале "Kirov Opera" в "Метрополитен" и почти одновременно с этим пришло приглашение от Ростроповича принять участие в премьере "Мазепы" в "Ла Скала".

Над образом в этих спектаклях со мной работали разные люди. Внутри меня тоже идет некое развитие. И теперь я знаю, что у меня есть своя Мария независимо от того, в спектакле какого режиссера я участвую. В Мариинском я начала репетировать с арабским режиссером Ибрагимом Курайши - к сожалению, ему не дали довести до конца его экстравагантную экспликацию в стиле театра абсурда.

- Нет, я бы так не сказала. Что-то было и от девятнадцатого века, и от булгаковской "Белой гвардии". В общем, условный спектакль вне времени, философичный, с обилием символов и знаков. Объяснение Марии с Мазепой происходило не в его кабинете, а в сюрреалистической обстановке тюрьмы: где-то рядом кровь, истязания, в камерах пытают заключенных, среди них отец Марии. И насколько это отличается от куртуазной ситуации в спектакле Юрия Александрова в Мариинке, где Мария с помощью женской хитрости, кокетства, даже истерики пытается проникнуть в темную душу гетмана. У Додина в сцене казни было показано помешательство Марии - к ней подходило некое существо, женщина, олицетворяющая смерть или рок. Эта женщина снимала с Марии верхнее платье (та оставалась в обуглившейся сорочке - все пропало, все прочь) и саблей отрезала ей косу.

- Думаю, что успех был, но очень спокойный. Вот в "МЕТ" (у "Мазепы" был сумасшедший триумф - орала не клака (откуда она у Мариинки в Нью-Йорке?), а самая обычная публика. А в "Скала" публика стала холодной. Между репетициями мне удалось послушать "Силу судьбы". Спектакль блестящий, великолепно пели Лео Нуччи и венгерка Георгина Лукач (она училась в Московской консерватории). Публика хлопала как будто из вежливости. Мой спутник - итальянец и оперный фанат - чуть не со слезами на глазах сказал: "Итальянцы больше не любят оперу".

- Да. Недавно я спела с ним в концерте две арии Катерины Измайловой в Чикаго. Дальше он будет делать постановку, но у меня в это время контракт с "Опера Бастиль" на "Войну и мир", где я буду Наташей Ростовой. А с Мстиславом Леопольдовичем мне еще предстоит петь "Военный реквием" Бриттена. И еще несколько вариантов, о которых пока рано говорить.

- Гергиев во всех своих музыкальных проявлениях энергетичен. Его оркестр - это какой-то мощный, неостановимый поток, который влечет за собой. А Ростропович сказал мне одну фразу, которая его очень тонко характеризует: "Тебе никто не сделает такую воздушную подушку в колыбельной, как я". Во время репетиций Мстислав Леопольдович много общается, используя сразу несколько языков, объясняет, шутит, рассказывает анекдоты. Каждый такт Ростропович может расшифровать словами. Гергиев немногословен, он человек действия и сразу бросается в музыку. Конечно, он ставит задачу, но она чаще всего психологическая, а уж как ты ее решишь, в каких нюансах, - это твое дело. Он ценит импровизационность в рамках поставленной цели, не любит, когда певцы неотрывно смотрят на него в упор, ему важнее контакт незримый, внутреннее понимание - и тогда действительно можно сделать очень многое.

- В конце ноября вышел "Дон Жуан" в постановке Иоханнеса Шаафа, где я... Анна, о которой я давно мечтаю.

- Хочу попробовать новое.

- Шли такие не совсем конкретные разговоры, но мне даже и не хочется сейчас.

- Может быть, "Манон Леско" Пуччини или "Манон" Массне и, может, когда-нибудь "Пиковая дама", но не здесь.

- Надо осваивать огромный пласт вердиевских опер. Готовлюсь к Полине в "Игроке" Прокофьева - это будет спектакль Гергиева в "МЕТ" в 2001 году. Впереди еще сольная программа "Аве Мария" и "Летучая мышь" в нашем Театре Немировича-Данченко. В декабре пою в Вене Эльвиру в "Эрнани" - это экстренная замена, а в принципе мой официально объявленный дебют в Штаатсопер должен состояться в следующем году в "Паяцах".

- В этом, наверное, поровну, а в следующем, боюсь, "там" будет больше.

- О Господи!.. С одной стороны, может быть, кому-то и лестно, когда тебя сравнивают с эталоном, а с другой...

- Себя я даже близко не могу и не хочу ставить, я знаю свое место. А в идеале, конечно, хочется настолько владеть своим голосом и уметь пользоваться всеми оттенками, как Тебальди, так же истово отдаваться сцене, как Каллас. Впрочем, сейчас я увлеклась Леонтиной Прайс - послушала караяновский "Реквием" и просто заболела этой певицей.

- Первым увлечением была Френи, потом Стратас в "Травиате" Дзеффирелли.

- Нет, в детстве в моей жизни не было оперы. Я испытала сильное разочарование, когда меня повели на "Евгения Онегина" в наш Новокузнецкий драмтеатр (это был гастрольный спектакль, не помню какого театра). И когда пожилая толстая тетя с большим бюстом и отвратительной дикцией пыталась изображать юную Татьяну (а я только что начиталась Пушкина), на меня пахнуло такой древней пылью, я чуть не задохнулась.

- Папа был совершенно далек от музыки. Мама - преподаватель русского языка и литературы в школе. Сейчас она переехала поближе к нам, под Подольск. У нее очень красивый голос, низкий и густой, но пением она никогда не занималась. Когда я была маленькой, мама перед сном заводила пластинки, и я засыпала под "Детский альбом" и "Времена года" Чайковского. В четыре года мне купили инструмент, и я занималась у частного педагога. Потом педагог, Петр Петрович, повесился. Я не могла подойти к инструменту, совсем перестала играть. Стала петь в детском хоре, занималась танцами и в драмкружке. К семнадцати годам все стали говорить, что у девочки редкий голос, и мама решила показать меня в Новосибирской консерватории. Поехали. Входим в класс. Профессор Петров, ныне покойный, спрашивает: "Ну-с, девочка, какой у вас голос?" - "Драматическое сопрано", - повторила я заученную фразу. - "А что вы нам, девочка, споете?" - "Не брани меня, родная" и "Спасибо, музыка" из фильма "Мы из джаза". Слушать не стал, но проверил диапазон и говорит: "Голос есть, тембр приятный, манера хоровая". А потом добавил: "Девочка, в мире столько прекрасных профессий, вы можете стать врачом, учителем, зачем непременно петь? Но уж если невтерпеж, то срочно бросайте хор".

Вернулась домой, приняла решение, что буду учить деток музыке, как меня учили, и поступила в музыкальное училище на дирижерско-хоровое отделение. Через месяц судьба свела меня с вокальным педагогом, что называется, милостью Божией. Через полтора года я поступила в Московскую консерваторию.

- Ну не совсем. Я же занималась еще в театральной студии (где, между прочим, играла Любку Шевцову). И мой педагог советовала мне поступать в ГИТИС, чтобы стать не только певицей, но и артисткой. Да и мне самой просто стоять и петь было неинтересно. В ГИТИСе набора в тот год не оказалось, и я пошла на прослушивание в консерваторию.

- Безумно.

- Мой педагог Ирина Ивановна Масленникова все говорила мне: "Ну, деточка, думаешь, что хорошо спела? Сексом опять взяла! Все смотрели на твое красное платье - свалится или нет". А если серьезно, то стоять не всегда приходилось, с третьего курса началась Оперная студия, где у нас были "Евгений Онегин" и "звездный" "Дон Жуан" - там пели Ахмед Агади, Арутюн Кочинян, Хибла Герзмава, Вера Чумаченко. Я благодарна нашему маэстро Рацеру, лично мне он дал очень много: чувство музыки, образа, театра. Вспоминаю его как доброго ангела.

- Это мой цвет - по знаку и по восприятию.

- Александр Борисович Титель услышал меня на концерте класса вокального ансамбля моего концертмейстера Евгении Михайловны Арефьевой. Я пела дуэт из "Паяцев", а он спросил: "Можешь что-то полиричнее - Мими, например?" Я пришла на прослушивание в театр с "Письмом Татьяны". Видимо, мне так хотелось попасть в мир театра, так хотелось петь, что меня не остановили. Возможно, я была похожа в чем-то на Фросю Бурлакову - рвала и метала на фоне рояля. После этого я услышала: "Наш человек. Берем".

- Так чтоб совсем голос отказывал, в реальности не было - только в кошмарных снах. Снится, что выхожу на сцену, не знаю, что петь, и начинаю сочинять или опаздываю из гримерки на выход. А вообще иногда в больном состоянии так концентрируешь свои силы, что спектакль иной раз выходит лучше обычного. Яркого провала пока не могу припомнить, хотя, наверное, он в качестве единичного стимула необходим.

Ругательных статей, стучу по дереву, не так уж и много. Хотя и их трудно назвать ругательными - так, слегка пожурили. Говорят, что, когда начинается настоящая большая карьера, разгромных статей становится больше. Возьмите хотя бы пример Горчаковой.

- Наверное. А иначе какой смысл заниматься нашим делом.

- Обычно долго взвешиваю и советуюсь. Если рублю с ходу, то, как правило, ошибаюсь.

- Люблю энергичную, полную работы, переездов, встреч жизнь. Когда я надолго остаюсь в теплой уютной квартире наедине со спокойной семейной жизнью, начинаю чувствовать, что погружаюсь в болото, и уже не хочется ничего. Потом я ненавижу себя за это.

- Пока я к этому не готова. Хотя это гораздо удобней в плане свободы передвижения через границы.

- Есть, хотя верующий человек не должен быть суеверным. Какие-то "значки" перед выходом на сцену, определенные молитвы.

- Непостоянный (смеется).

- Вот видите, вы лучше меня знаете.

- Нет, мы абсолютно разные. Тем, наверное, и интересны друг другу до сих пор.

- "Травиату".

- Нет, дело ведь не в том, кто поставит или не поставит. Надо же спеть все э т о. Если первая ария с колоратурой не выходит блестяще, за роль лучше не браться.

- Действительно, Музыкальный театр - мой театр, мой дом. Я так много здесь получила. Надеюсь, что смогла и отдать хоть что-то. Здесь состоялось мое боевое крещение в "Богеме". Здесь есть люди - мой главный режиссер и мой концертмейстер, которые помогают мне сквозь шелуху добираться до сути.

- Например, о несостоявшемся "Онегине" у Евгения Колобова.

- Озава и Аббадо. С Мути мечтаю спеть в "Скала" что-нибудь итальянское.