Везение как фактор истории

Лотар де Мезьер и Ангела Меркель на праздновании 20-летия подписания договора.
Фото Reuters

В Европе трудно назвать еще один народ, которому во второй половине ХХ века везло, как немцам. Да, конечно, их страна была расколота на два государства, принадлежавших к двум антагонистическим системам. Но когда я в 1956 году впервые попал в Западную Германию, она уже блистала в лучах знаменитого экономического чуда. Жизнь в ГДР выглядела, конечно, не так, но все 40 лет существования «первого немецкого социалистического государства» были материально куда как благополучней, чем в СССР.

Еще ярче исторический аспект немецкого везения. Советская держава распалась на четырнадцать государств, Чехословакия – на два, Югославия – на шесть. И только единственно немцам уникально повезло преодолеть раскол и слить два государства в одно. Причем впервые в истории мирно, без бисмарковского «железа и крови», с согласия всех соседей, держав-победительниц, а главное – по желанию самих как восточных, так и западных немцев. Это был не меньший «поворот в истории Европы», каким Сталин назвал прежде рождение ГДР.

Объединение свершилось 3 октября 1990 года. Так что новая единая Германия отметит в ближайшие дни свой двадцатилетний юбилей.

Гром среди осеннего неба

В то время я работал корреспондентом «Правды» в Бонне и в ГДР практически не бывал. Но 4 ноября 1989 года мы с женой приехали в Берлин по личному делу: чтобы увидеть внучку, родившуюся двумя месяцами раньше у моего сына – дипломата нашего посольства на Унтер дер Лиден. Попасть в столицу ГДР с западной автострады можно было двумя маршрутами. Поближе и скорее через Западный Берлин. Но в этом случае надо было бы подвергнуться еще двум проверкам на КПП ГДР: перед въездом в западноберлинский анклав и при выезде из него. Одну такую процедуру мы уже прошли при пересечении западной границы республики в Мариенборне.

На зависть нам обладатели западногерманских и западноберлинских удостоверений проскакивали там КПП, лишь чуть притормаживая. На то имелись соответствующие соглашения. А вот граждане союзных с ГДР стран, считавшихся к тому же братскими, должны были выстраиваться в длинную очередь. Долго регистрировался и проверялся паспорт. Затем таможенники требовали поднять капот, открыть багажник, а то и снять заднее сиденье. Поэтому натерпевшись в Мариенборне, я решил сделать крюк километров на 70 по огибающей Берлин с юга автостраде и попасть в город, минуя дополнительные КПП.

Вечерело. Улицы столицы ГДР казались пустынными. Автомобилей мало. Но вдруг из приемника донеслась трансляция с Александерплац. Оказывается, в сердце города шел миллионный митинг. Я остановился в Трептов-парке послушать. Мало кому известные оппозиционеры требовали решительных перемен, демократизации, свободы поездок. Сторонники новой правящей группировки, парой недель ранее вынудившие Эриха Хонеккера уйти в отставку, как могли, сдерживали страсти.

Внешне на следующий день все в городе выглядело как обычно. Пограничники охраняли подходы к Бранденбургским воротам, за которыми серела Стена. Но кризисная обстановка в республике ощущалась почти физически. Политическая неустойчивость власти тоже. Наши дипломаты, с которыми я пообщался, не скрывали большой тревоги. Мой берлинский коллега сказал, что, вероятно, «слетит и Эгон Кренц», занявший посты Хонеккера в партии и государстве, и что вообще этой власти грозит обвал, а кто окажется у ее кормила, неясно. Но никому и в голову не приходило, что всего через несколько дней Стена рухнет и это станет звоном колокола по ГДР.

Увы, журналистское чутье не подсказало мне, что стоит задержаться на пару дней в Берлине до 9 ноября, чтобы стать не виртуальным, по телевидению, а непосредственным свидетелем исторического события. Впрочем, в рейнской столице этого тоже никто не ожидал. Конечно, бурные события в ГДР были на Рейне темой № 1. Но в целом отношения между обоими германскими государствами, казалось, устоялись. В одной из бесед канцлер Гельмут Коль пояснял Михаилу Горбачеву: «Когда мы говорим, что нация едина, то имеем в виду шанс, который может открыться через несколько поколений».

Буквально в канун 9 ноября Коль спокойно отправился в Польшу. Представители западногерманской разведки потом оправдывались, что ее предупреждающим донесениям «наверху» не уделяли внимания. В Бонне тем временем, узнав по срочным телетрансляциям о развале Берлинской стены, Бундестаг прервал заседание. Все депутаты поднялись и воодушевленно запели гимн. А ничего не ведающему канцлеру в Варшаву позвонил его помощник Эдуард Аккерман. В администрации он возглавлял отдел общественного и политического анализа, а также связей. В этом качестве не раз помогал мне, когда речь шла об интервью с канцлером. Аккерман входил в «ближний круг». Коль ценил его, был внимателен: я не раз видел, как он брал его под руку и вел, поскольку у Аккермана были серьезные проблемы со зрением. Между собой канцлер прозвал его «карбонара» – видимо, в связи с его постоянным участием в сытных ужинах в канцлерском бунгало, доставлявшихся из итальянского ресторана, к чьей кухне канцлер был неравнодушен. Телефонное сообщение о падении Стены и вообще об открытии границ ГДР было настолько неожиданным, что Коль, как рассказывал мне потом Аккерман, попросил перепроверить этот невероятный факт, что и было сделано. Канцлер срочно прервал визит. И через день праздновал в Берлине.

Эйфория царила повсюду. Граница ГДР была открыта на всем ее протяжении. Западногерманские города были полны приезжими восточными соотечественниками. В ФРГ быстро организовали выдачу, словно бедным родственникам, «денег приветствия» в западных марках. Так что многие возвращались домой с покупками. За первые два месяца после падения Стены таких «экскурсантов» из ГДР набралось 14 миллионов! Ухоженные западногерманские города и деревни, богатые витрины, прекрасные и удобные, не в пример «Трабантам», автомобили – все это производило глубокое впечатление и естественное желание жить не хуже. Но как быть и что будет дальше, никто пока себе не представлял.

Край одеяния Бога

Как известно, на первых порах после пролома Стены прямой речи о воссоединении двух государств, входивших в несовместимые политсистемы и военные блоки, не шло. Такая задача не ставилась ни новым правительством ГДР во главе с Хансом Модровым, ни вошедшими в его коалицию политическими силами протестного спектра. И кто знает, как и в каком темпе пошли бы дальнейшие события, если бы не Коль.

Вот когда проявилась роль личности в истории. Коль любил называть себя историком и часто повторял высказывание Бисмарка: «Когда Бог идет по истории, надо постараться ухватиться за край его одеяния». И ведь ухватился!

Что и говорить, ему тоже сопутствовало везение. За плечами было уже семь лет канцлерства. Дела шли не лучшим образом. В партии пришлось подавить оппозицию. Успех на следующих выборах не выглядел гарантированным. А тут такой немедленный шанс, не требующий выжидания «нескольких поколений»!

Это зримо пробудило в нем новую необычайную энергию. Не прошло и 20 дней после падения Стены, как канцлер выступил 28 ноября в Бундестаге с программой из десяти пунктов. В ней предлагалось создать «договорное сообщество» ФРГ и ГДР, которое логически вело бы к их объединению. С того момента он уже не выпускал из рук инициативы в процессе объединения, поставленном в повестку дня.

Однажды у меня была возможность спросить Коля: когда ему стало ясно, что объединение произойдет в 1990 году? Он ответил: «Если говорить о ключевом во всех отношениях для меня моменте, то я назвал бы массовый митинг в поддержку германского единства в незабываемый декабрьский вечер в Дрездене в прошлом году. Там я осязаемо ощутил, что собравшиеся десятки тысяч людей перед развалинами церкви Фрауэнкирхе верят в меня и связывают свои надежды с проводимой мною политикой». Своей цели он подчинил всю стратегию и тактику. Москву заверял, что не форсирует процесс объединения, не намерен дестабилизировать ГДР. Но помню, как после переговоров с Модровым в Бонне он старательно отворачивался от него на совместной пресс-конференции, зримо давая понять, что не горит желанием сотрудничать с его правительством.

Вместо этого он обратился к формированию тех политических сил ГДР, которые могли бы взять верх на предстоящих в марте выборах и решительно повернуть развитие к скорейшему воссоединению. Как рассказывал мне последний глава правительства ГДР Лотар де Мезьер, первый подробный разговор с Колем состоялся у него в 20-х числах января 1900 года, когда он, де Мезьер, был еще заместителем Модрова. «Речь, – вспоминал он, – шла о предстоящих выборах в Народную палату, наших шансах создать правящее большинство и добиться единства. До этого западный ХДС не хотел заниматься восточным ХДС».

В боннской штаб-квартире западногерманских христианских демократов на Аденауэраллее поначалу довольно скептически оценивали упомянутые шансы. Но затем перед выборами в ГДР оказали мощнейшую поддержку силам, устраивавшим Коля. Социал-демократы пытались не отставать. Многие тогда предполагали, что в ГДР, где насчитывалось почти 2 млн. членов СЕПГ, избиратели отдадут предпочтение восстановленной местной социал-демократии. В руководстве СДПГ на это делали ставку. Когда в ГДР развернулась избирательная кампания, поближе к ее границе застать кого-либо в местных социал-демократических организациях, да и производственных советах было нелегко. Помню, в Зальцгиттере мне шутливо сказали: «Все на фронте в ГДР». Но так и было.

Впрочем, прямым вмешательством занимались все боннские партии. Главными ораторами на митингах выступали политики ФРГ. В том числе лично Коль. Но у лидеров СДПГ не было четкой позиции в отношении объединения. А тем более сильнейшего козыря, который пустил в ход канцлер, предложив валютный союз, означавший введение в ГДР весомой западногерманской марки.

Победа 18 марта досталась консервативно-либеральному блоку «Альянс за Германию», главным элементом которого был восточногерманский ХДС. Для образования правящего большинства ему пришлось взять в коалицию восточногерманских социал-демократов. Премьером нового и последнего правительства ГДР стал Лотар де Мезьер. Оно приняло установку на воссоединение. Без раскачки начались переговоры по всем аспектам этого процесса – международным и внутренним. Попутно шло объединение «родственных» партий. Я побывал в Ганновере на объединительной церемонии либералов ФРГ и ГДР, в кулуарах которого среди иностранных гостей неприкаянно бродил с бокалом пива в руке Владимир Жириновский. Но по прошествии некоторого времени немецкие либералы отказалась видеть в нем единомышленника и приглашать на свои съезды.

Между тем валютный союз вступил в силу уже 1 июля 1990 года. Обменный курс, на котором специально настоял хитрый Коль, был чрезвычайно выгоден жителям ГДР: всего две (а не 10, как считали экономисты) восточные марки за одну полноценную западную. Сбережения гэдээровского населения составляли 144 млрд. За них оно сразу получило 72 млрд. западных и возможность тут же купить, скажем, западные автомобили. Это был блестящий ход канцлера. Тем самым 1 июля 1990 года вопрос о немецком воссоединении был практически решен. Иных вариантов не имелось.

Режиссура, но не аншлюс

Формально в решении вопросов немецкого единства участвовали два суверенных государства-партнера. ГДР и ФРГ «на равных» принимали участие в переговорах по внешнеполитическим вопросам германского урегулирования по формуле «2+4». Обе стороны обсуждали условия валютного союза. Отдельно вырабатывался Договор о единстве, который был подписан 31 августа. Он определял внутриполитические параметры объединения и его процедуру. Соответствующими переговорами три месяца занимались министр внутренних дел ФРГ Вольфганг Шойбле (и поныне играющий важную роль в германской политике и правительстве на посту главы финансового ведомства) и парламентский секретарь при премьер-министре ГДР Гюнтер Краузе.

Очевидно, что у стороны ГДР были свои соображения, не во всем бесшовно совпадавшие с боннскими. Как объяснял мне де Мезьер, «поначалу мы исходили из того, и я сказал об этом в правительственном заявлении, что мы еще примерно два года будем жить раздельно. Но в июле в Москве состоялся съезд КПСС, на котором более тысячи делегатов голосовали против Горбачева. Это был для нас сигнал поторапливаться».

Скорее всего «сигнал» был, однако, навеян из Бонна. Известно, что канцлер действительно тревожился, как бы процесс объединения не застопорился без советского лидера, уже давшего на него свое согласие. Коль даже звонил в Кремль и обещал поддержку. И одновременно мастерски использовал аргумент для очередного форсажа согласований с гэдээровской стороной.

Социал-демократы и зеленые что-то еще рассуждали о желательности объединения двух суверенов, разработке новой конституции. А порой даже о новом названии единого государства. Но это было лишь колебанием воздуха.

Практически все происходило под режиссуру Коля. Под предлогом необходимой спешности, а также «удобства» было решено, что ГДР просто присоединится к Основному закону ФРГ. На новое объединенное государство переносилось и старое западногерманское название: Федеративная Республика Германия. И делу конец.

Было ли это поглощением, аншлюсом, как некогда в Австрии? На эту тему было немало комментариев. Объективно, однако, сравнение неуместно. Никто не может отрицать, что недовольные душным режимом ГДР, уставшие в своей массе от него и пусть даже отчасти соблазненные витринами ФРГ, восточные немцы абсолютно добровольно стремились к объединению. Не требовалось никакого ввода войск. И все произошло не в форме агрессии и попрания международного права, а мирно, по взаимному согласию сторон и при полном соблюдении международной законности.

Объединенная Германия родилась в 00 часов на 3 октября 1990 года. Днем это было отмечено речами, приветствиями лидеров великих держав, которые, однако, уклонились от высказанного им приглашения приехать и принять участие в торжестве. Над Бонном звучали колокола, вечером вспыхнул фейерверк.

Кто был кто

Как всякая революция, мирная революция в ГДР выплеснула на поверхность разных людей. В том числе весьма сомнительных. Некоторые из претендентов на партийное лидерство оказались агентами Штази. Другие – морально несостоятельными. Гюнтер Краузе, который был переговорщиком по Договору единства, а в награду министром транспорта у Коля, оказался уличен в нечистоплотности и вынужден был покинуть пост и Бонн. А позднее он был даже судим за разные махинации. Тоже и экс-заместитель премьера и последний министр внутренних дел ГДР Петер-Михаэль Дистель. Спустя несколько лет после объединения он попал под суд за мошеннические операции с недвижимостью.

Но главное – в правительстве де Мезьера фактически никто не имел ни политического, ни административного опыта, не говоря уже о всестороннем знании переговорной материи. Объективно рассуждая, переговорщики ГДР никак не могли не быть ведомыми Бонном.

Пастор Маркус Мекель, примкнув к социал-демократам, нежданно-негаданно стал министром иностранных дел ГДР. Он представлял ее на переговорах «2+4», но подписание выработанного на них договора премьер взял на себя. Мекелю было далеко до опытнейшего боннского коллеги Ганса-Дитриха Геншера, которого за политическую ловкость и хитрость прозвали в прессе Рейнским Лисом. А что пастор Райнер Эппельман, фигурировавший в почти опереточной роли «министра разоружения и обороны»? Председателем избранной в марте Народной палаты была врач Сабина Бергман-Поль, никогда не имевшая до этого отношения к парламентским делам. Но в этом качестве и по совместительству она выполняла и функции главы восточногерманского государства.

Лотар де Мезьер был профессиональным альтистом, много лет служил в сифоническом оркестре. Не помню уже – в июле или августе 1990 года – он был вместе с рядом членов своего обреченного правительства приглашен в Бонн на летний праздник у канцлера. Вечер выдался дождливым, при входе в резиденцию публике раздавали зонтики, но люди в основном прятались в больших палатках, возведенных в парке, где пили вино и пиво, а также в открытых помещениях дворца Шаумбург. В бывшем зале заседаний боннского кабинета угощали кондитерскими изделиями. Там я случайно и увидел главу правительства ГДР, который прекрасно играл на скрипке, вероятно, для собственного развлечения. Но музыка уже давно не была его профессией. Оставив ее, он получил юридическое образование, стал адвокатом; в политическую жизнь вошел как последний председатель Совета министров ГДР.

Сразу после объединения Лотар де Мезьер стал в общегерманском кабинете Коля министром без портфеля. Ранее на объединительном съезде христианских демократов его избрали заместителем председателя ХДС. Вскоре ему, однако, пришлось покинуть оба поста. Подобно многим другим бывшим деятелям ГДР, он тоже стал жертвой подброшенных в прессу огульных подозрений в сотрудничестве со Штази. Доказано это не было. Сейчас назначенный канцлерин Ангелой Меркель, которая некогда вошла в политику, работая заместителем пресс-секретаря главы последнего правительства ГДР, Лотар де Мезьер выполняет важную миссию немецкого координатора Петербургского диалога.

В Бонне Бергман-Поль тоже превратилась сначала в министра, и тоже без портфеля. Представитель гэдээровских либералов Райнер Ортлеб занял пост министра образования. Всех их на федеральных постах давно нет. Уже первые общегерманские выборы в Бундестаг, состоявшиеся в декабре 1990 года, отсеяли многих «восточников». Ныне и на федеральном, и на земельном уровне в германской политике представлено преимущественно другое поколение.

Правда, с первых общегерманских выборов началась феноменальная карьера Ангелы Меркель. Ступени политической лестницы привели ее в кресло председателя ХДС, а затем и федерального канцлера. В обоих случаях она унаследовала и заняла место Гельмута Коля. Но звание «отца единства» и место в истории у него никто не отнимет.