Сперва Петера Хандке назвали фашистом и лишь потом вручили Премию Ибсена

Фото Григория Заславского

В Осло, у входа в Национальный театр, на красной дорожке, постеленной к приезду выдающегося австрийского писателя и драматурга Петера Хандке, встретились две реальности, два мира, обычно не пересекающиеся. Для собравшейся в стенах театра европейской театральной общественности происходящее на улице напоминало сюжет из какой-то другой, дурной пьесы, и, конечно, толпа боснийцев, повязавшая рукава белыми повязками, с рукописными плакатами в руках, не значилась в расписанной по минутам церемонии награждения Ибсеновской премии. Шум на улице европейские интеллектуалы сперва приняли за приветственные  возгласы, – высыпав на балкон Национального театра, не сразу увидели в руках у одного злую карикатуру на Хандке, у которого на неочиненном конце карандаша красовалась свастика. Сперва нестройно, а потом все более и более разборчиво уличная толпа «приветствовала» Хандке: «Фашист! Фашист!»

Одна из самых известных работ Хандке – сценарий фильма «Небо над Берлином», снятого его другом Вимом Вендерсом, – в том числе и об этом – о хрупкости мира, его проницаемости  в ту, в другую, во все стороны. Вообще – о хрупкости мира. Об этом в том числе говорил Хандке вскоре уже со сцены Национального театра:   кто скажет наверняка, кто сегодня в мире хороший, а кто плохой – в сегодняшнем, так быстро меняющемся, изменчивом мире? Так почему же мы убиваем так быстро? Он говорил про Боснию и про Сербию, за что и получил только что в лицо и в спину проклятия толпы и клеймо «фашиста».

Международные премии, не политические, а литературные, театральные – и их тоже очень редко дают писателям-затворникам, тем, кто, позабыв о мирских заботах, ни о чем другом, кроме искусства, не думает. Оттачивает стиль. Чаще внимания и почестей удостаиваются по совокупности причин, среди которых искусство слова или сцены не всегда обгоняет другие достоинства героя. Хандке – выдающийся писатель и драматург, но нетрудно предположить, что очень многие впервые взяли в руки его книги после того, как услышали его протесты против войны в Югославии. Семейные корни – его мать сербского происхождения – не дают ему равнодушно смотреть на трагедию раздираемой на куски страны. Литература для него – лишь один из возможных ответов (и, конечно, территория бесконечных вопросов!). Он не раз публично заявлял о своем несогласии с происходящим. Когда Слободана Милошевича посадили в тюрьму, Петер Хандке отправился туда и навестил его в тюрьме в Гааге. Когда Милошевич умер, Хандке приехал на похороны и произнес страстную речь над могилой... 

Тут надо бы сделать одно отступление: мы часто корим наших мастеров культуры за то, что согласны, что не протестуют, когда многим так хочется, чтобы они протестовали. А некоторые, кстати сказать, и немало таких, кто протестует, выходит на митинги, пишет сам или подписывает чужие письма. Не всегда задумываясь о том, что с этого момента художника – писателя, режиссера, актера, певца – подстерегает очевидная опасность. Если ты берешься высказываться по каким-то нелитературным поводам, по острым, далеким от искусства вопросам, надо быть готовым к тому, что и ответят тебе тоже не цитатой из Ибсена или Чехова, и не в литературном журнале.

Хандке, кажется, сам не ожидал такого поворота событий. Он захотел объясниться с теми, кто так открыто демонстрировал ему свою ненависть. Он же уверен – он прав, так почему же – фашист?! Отстранив рукою супругу и директора театра, который попытался поспешно втолкнуть его внутрь, Хандке направился к элегантной музейной ограде, отделявшей красную дорожку от накручивавшей, взбадривающей себя толпы. Начал что-то говорить. Тем самым дал время собравшимся сплотить ряды и нестройный хор привести к общему знаменателю. «Фашист! Фашист!» – ликовала толпа. Кто-то едва ли не в лицо драматургу вскинул правую руку в гитлеровском приветствии, и этот оскорбительный жест тут же был подхвачен другими... Диалог одинокого писателя с разбушевавшейся толпой не может войти в конструктивное русло. И в конце концов Хандке проследовал в театр. Толпа торжествовала победу.

В пьесе Ибсена «Враг народа» так называет доктора Стокмана местное сплоченное большинство, когда доктор, курортный врач, неожиданно обнаруживает, что целебная вода на самом деле совсем не полезна, напротив, она опасна для здоровья. И хочет придать это знание огласке. И сильно удивляется тому, что правда никому не нужна – ни власти, ни горожанам. Почти половина пьесы требуется герою, чтобы понять, в чем кроется разгадка. Подобно Хандке, он все пытался объяснить то одному, то другому, то мэру города – своему родному брату, что они не правы. А сплоченное большинство отправилось бить стекла в доме доктора Стокмана.

У нас – свои враги. Врагом называли академика Сахарова. Потом назвали героем, потом – согнали с трибуны, потом он умер, его похоронили как героя, а спроси сейчас, герой он или враг, можно не сомневаться, что очень многие снова считают его врагом народа. С Солженицыным сложнее, в этом году его, кроме прочего, «защищает» «Август Четырнадцатого»;  когда-то – враг СССР № 1, он сегодня открыто врагом быть назван не может, хотя тайно многие ждут не дождутся, когда же снова ему можно будет открыто вернуть прежний вражеский статус.

Отправляясь в Осло получать Ибсеновскую премию, полезно освежить в памяти сюжет известной пьесы: Ибсен ведь рассказывает историю о том, как мгновенно человек, которого только-только называли другом народа, для того же самого народа через минуту становится главным врагом. Что уж говорить о Хандке, который, оставшись другом сербского народа, неминуемо нашел себе врагов в другом.

Осло