Фальшивые ноты

Константин Хабенский и контрабас. Фото Екатерины Цветковой с сайта МХТ

Сравнивать два разных спектакля, вышедших в разных театрах и в разное время, – занятие неблагодарное, часто бессмысленное. Но «Контрабас» Патрика Зюскинда – пьеса особенная, а спектакль с Константином Райкиным, который больше 10 лет шел в «Сатириконе», не был рядовым, наоборот – важным, значительным. На многое претендует и премьера в МХТ, которая вышла на основной сцене с одним из главных актеров нашего времени – Константином Хабенским. Там – Константин, тут тоже – как не сравнить?

Кажется, впервые пьесу «Контрабас» принесли в «Современник», предполагалось, что главную и единственную роль в этой пьесе-монологе сыграет Валентин Гафт, но сейчас уже не вспомнить, что же помешало довести эту историю до премьеры. В 2000-м Елена Невежина поставила спектакль в «Сатириконе», это был бенефис к 50-летию Райкина. Как-то все удачно тогда сложилось: молодой режиссер, уже успевшая заявить о себе, а тут предъявившая зрелое мастерство, и актер, неравнодушный к героям Достоевского, Гоголя, Кафки, – в списке «маленьких людей» из его актерской биографии только этого героя, казалось, и недоставало. Маленький человек, мучимый комплексами. Еврей, неизменно замечающий еврейство в других, роль, в которой был важен вкус актера к эстраде, к клоунаде, даже, возможно, клоунское начало, – все это режиссер и актер сумели и почувствовать, и воплотить в спектакле. 

Едва открывается мхатовский занавес, сразу понятно: завешенное от пола до потолка полосатыми матрацами, это – жилище безумца. Когда герой открывает железную дверь своего подвала (а это – подвал), на внешней стороне железной двери мы видим намалеванное краской слово «му…к». Значит, соседи тоже в курсе его безумия. Когда герой запирает дверь на многочисленные замки и задвижки и обрезает телефонный провод, не остается сомнений, что мы – свидетели последнего его монолога. В финале он действительно пытается застрелиться. И погибнет, конечно, если не в этот раз, не сегодня, так завтра. 

Хотя Зюскинд не настаивает на такой развязке: «Он ставит пластинку. 

...А теперь я пойду. Я пойду в оперу и закричу. Если у меня хватит смелости. Вы сможете прочитать об этом завтра в газете. До свидания».       

И – уходит, пообещав сорвать концерт громким выкриком «Сара!». 

Но режиссер – в данном случае это Глеб Черепанов – и художник спектакля Николай Симонов увидели эту историю и этого героя другим. Не поверили автору, который оставляет своему контрабасисту право на выход. 

Безумен ли Гамлет? Режиссер, который берется ставить «Гамлета», наверное, среди других должен ответить и на этот вопрос. Конечно, прежде всего – себе. Герой «Контрабаса» измучен всеми непростыми обстоятельствами своей жизни. В анамнезе – комплекс вины перед инструментом и одновременно – мания величия. Агорафобия… Специалист нашел бы в этом страстном монологе наверняка еще с десяток разных маний и отклонений, нуждающихся в амбулаторном, а может, и в стационарном лечении. Специалист уж точно не ограничился бы валиумом в своих рекомендациях. 

Режиссер имеет право… Сказав так после только-только упомянутого Достоевского с его героями, как не вспомнить: «…или право имею?!»

Герой Зюскинда – музыкант, контрабасист. С инструментом, неповоротливым и необъятным, для которого и музыку-то почти не пишут (эх, не знал Патрик Зюскинд про два концерта Андрея Эшпая!), героя связывают сложные чувства любви-ненависти. Или – ненависти-любви. Герой Константина Хабенского – не музыкант совсем. Он играет на ножке стула, на перекладинах стремянки, короче говоря, извлекает звуки разной степени немузыкальности из всего, что встречает на своем пути, меряя шагами свою квартиру – укрытие безумца. Хотя сегодняшние композиторы и музыканты, Марк Пекарский, Дмитрий Курляндский, Александр Маноцков, да даже и Кузьма Бодров, наверняка не согласятся с утверждением, что герой Хабенского не музыкант. Просто, могут они сказать, он играет не на контрабасе. В отличие от героя Зюскинда. Но, кроме того, Хабенский хватается рукой за конский волос смычка, чего ни один музыкант себе не позволит. Никакое безумие не вымарает из памяти музыканта доведенных до автоматизма движений. Он говорит: «бАсовый», музыканты – «басОвый». Это – концепция, подкрепленная финальным выходом Сары (Ольга Воронина), которая окончательно развеивает последние сомнения. Она так фальшивит, что поводов для восхищений и восторгов, переполнявших героя, нет совсем. Платье, внешность – да, но не голос.

Герой Хабенского – неприятный, злой человек… Тут из памяти всплывает очередной герой Достоевского, из «Записок из подполья», но дойти в изображении такого героя до края и даже заглянуть за край режиссеру не хватает то ли смелости, то ли желания. А кто-то – глядя, как герой Хабенского принимает пищу, может быть, вспомнил сложные манипуляции с бутербродом, которые производил на сцене Виктор Гвоздицкий в спектакле Камы Гинкаса. В игре Хабенского – на том пути, который выбрал режиссер Глеб Черепанов, – недостает то безрассудной смелости, то разнообразия. Камзол, парик, павлиньи перья, рогатый шлем, взятый не из истории, а из комиксов, конечно, вызывают смех и оживление в зале, но на поиски веселого реквизита режиссер может пуститься лишь в том случае, когда не находит опоры в тексте. Приходится восстанавливать контакт с публикой при помощи рогатого шлема. Психически больной человек на сцене не интересен. Теряющий связь с реальным миром – другое дело. Чтобы хоть что-то делать, герой лезет с головой в раструб патефона. Зачем? Он безумен – мы уже поняли, дальнейшее может заинтересовать только специалиста, а тайна болезни по-прежнему требует уважения. 

С туалетным ершиком выходящий в комнату, с туалетной бумагой, забытой и заправленной в штаны, герой продолжает свой монолог. Потом играет на бутылочках. Потом – пилит стол (пилите и сомневайтесь, пилите и… – вспоминается известная реприза Лейкина). То и другое развлекает,  но к истории, рассказанной Зюскиндом, почти не имеет отношения. С самого начала можно было предположить, что в финале матрацы повалятся со всех сторон на сцену. Так и выходит. Болезнь предсказуема в отличие от нормы, куда более разнообразной.