Станислав Минин. Два года в колонии общего режима за совершение преступления по мотивам религиозной ненависти. Таков приговор Хамовнического суда участницам панк-группы Pussy Riot.
Когда в Лондоне Путина спросили про Pussy Riot, он сказал, что наказывать их слишком строго не стоит. Суд воспользовался редкой возможностью продемонстрировать свою независимость от сигналов сверху и сделал это откровенно иезуитски.
Возможно, два года колонии – это не слишком строго, а в «некоторых странах бывает и жестче». Конечно, бывает. Кое-где побивают камнями, кое-где, думаю, до сих пор даже съедают. Однако в том, чтобы выглядеть гуманнее людоеда, маловато чести.
Надя, Катя и Маша, конечно, были отданы на милость суда, но ни они сами в своем последнем слове, ни их адвокаты не пытались эту милость снискать. Речь не о том, что нужно было ползать на коленях, заливаться слезами, целовать портрет Путина и молить о снисхождении. Речь о том, что адвокаты должны были сосредоточиться не на политическом контексте дела, а на той статье, по которой обвинялись их подзащитные. Выбор же был сделан в пользу обличения путинского режима.
Хорошо. Режим обличен. Возмущена городская интеллигенция. Мечут молнии либеральные медиа. Горит под пальцами клавиатура, взрываются твиттер и Фейсбук, обеспокоены происходящим в России Мадонна, Пол Маккартни и Питер Гэбриэл. И ваш покорный слуга, среди прочих, тоже считает наказание непропорциональным, неадекватным проступку. Но, понимаете, девушки-то в тюрьме, и все, что могут сделать возмущенные, - это надеть балаклаву на голову бронзовому партизану и написать в соцсети слово, рифмующееся с «холодец», но короче и начинающееся на другую букву.
Отсутствует механизм исправления ситуации. Шанс заключался в том, чтобы сыграть на суде по правилам. Нет никаких доводов в пользу того, что приговор был написан заранее, кроме опыта собственных наблюдений за действительностью, а эти наблюдения у каждого свои. Поначалу речь шла вообще о семи годах, помните? Затем о трех. Приговорили к двум – при адвокатах, сосредоточенных не на том, как вытащить клиента из тюрьмы, а на том, каким представить его мировой общественности.
Ходорковский пытался играть по правилам и проиграл? Верно. Но в деле Ходорковского был и сохраняется реальный политический интерес, а в деле Pussy Riot этот интерес спекулятивен. Бессмысленность процесса вполне объясняется инертностью и ущербностью самой судебной системы, некогда запущенной, нереформированной и способной производить абсурдные решения без прямого указания сверху.
Сработали несколько характерных для системы механизмов. Во-первых, она гиперчувствительна к политическому. Во-вторых, она с трудом отыгрывает назад, видя в этом больший ущерб для своей репутации (среди кого? где?), чем в производстве, воспроизводстве и накоплении абсурда. Наконец, в-третьих, она не поддается давлению, особенно такому, когда ее смешивают с дерьмом.
Панк-молебен – таково мое мнение – был политической провокацией. Говорить о том, что «три девушки всего лишь спели в храме песню» - лукавство, к тому же неактуальное, учитывая нарочитую политизацию процесса со стороны подсудимых, их адвокатов и активно поддерживающих их СМИ.
Умная система реагирует на провокации так, чтобы минимизировать для себя их негативный эффект. Наша система – и это не новость и не откровение – редко обнаруживает в себе это спасительное качество. И, конечно, с точки зрения репутации в любых кругах, исключая круги садистов, такой приговор не лезет ни в какие ворота. Но, повторюсь, девушки-то в тюрьме.
Им легче от того, что «проклятый режим», с которым они борются, имеет бледный вид?
Я задаю этот вопрос и, увы, чувствую, что он вовсе не риторический. Что, если им действительно от этого легче?
Говорить и писать об этом не хочется, но всякий раз, наблюдая за процессом Ходорковского, я ловлю себя на мысли, что многим из тех, кто бьет себя в грудь что у зданий судов, что на виртуальных площадках, в действительности не всегда хочется, чтобы МБХ вышел на свободу. Их ненависть к режиму сильнее гуманности, а Ходорковский в тюрьме как нельзя лучше воплощает их представления о зверствах режима.
Но я убежден в том, что сам Ходорковский хочет выйти на свободу. Не любой ценой. Но хочет. И именно поэтому пытается выиграть по правилам, понимая всю бесперспективность антипутинских речей с судебной трибуны.
А Pussy Riot? Хотят? Я понимаю, что дети, хотя и не верю в то, что для той же Нади ее дочь приоритетна (не возьмусь утверждать, просто не верю). Я понимаю, что тюрьма – это тюрьма, и не дай бог каждому… Но, вместе с тем, я вполне допускаю, что они готовы к таким издержкам. Ради чего? Тут уж додумайте сами, каждый для себя. Здесь возможны варианты и благородные, и не вполне. Важна готовность. «Девушки готовы», - говорили их адвокаты.
Если это так, то у людей, открыто и постоянно поддерживавших Pussy Riot на протяжении последних месяцев, есть повод для двойного недовольства. Они не только проиграли. Многие из них, веря в лучшее, оказались втянуты в политику. В поддержку политических акций, материалом для которых может служить все, что угодно. Чем дальше, тем сложнее им будет отделять принципы от стороны в политическом конфликте.
Надя Толокно писала из СИЗО, что «кейс Pussy Riot» помог становлению гражданского общества в стране, что люди научились гневаться и говорить политически. Может быть. Вот только этот гнев истеричен, а с умными, образованными и воспитанными людьми, заговорившими политически, разговаривать стало сложно, зато ругаться просто. Читать некогда хороших публицистов стало невозможно. Если это – то, за что три девушки были готовы пострадать, то, честное слово, Париж не стоил панк-молебна.
