О хорошем самочувствии власти

Фото Reuters

Депутат-единоросс Евгений Федоров предложил закреплять статус «иностранных агентов» не только за некоммерческими организациями, финансируемыми «извне», но и за СМИ, получающими из-за рубежа деньги и имущество. Чтобы читатель знал «заказчика информации».

В свою очередь, вице-спикер Госдумы – и также единоросс – Сергей Железняк заявил, что это законопроект – личная инициатива депутата, а поправки такого рода в «Закон о СМИ» не требуются.

Это значит, что у политического законотворчества последних месяцев может быть предел. Проблема лишь в том, что не существует общего, независимого от власти алгоритма, который бы этот предел устанавливал. Значит, в любой момент планка может быть поднята или наоборот опущена.

Приходится много читать о том, что «власть слабеет, режим трещит по швам». Однако то, как обстоят дела с принятием новых законов, свидетельствует об обратном. Власть, самостоятельно лимитирующая изменение правил игры, чувствует себя довольно уверенно.

Уверенность не отменяет слабости. Например, Крымск – это слабость в самом прямом смысле этого слова, т.е. неспособность выполнять свои функции, которые неизбежно дублируются самоорганизацией общества. Но в этом качестве власти нет ничего содержательно нового. Кущевка, московские теракты, Саяно-Шушенская ГЭС – истории того же порядка.

Изменилось немногое, а именно: эволюционирует Интернет, а сетевая аудитория, традиционно критичная по отношению к власти, получила дополнительный драйв после того, как недовольство выплеснулось на улицы и не подавлялось силой. Отсюда больше информации о недоработках и явных провалах власти, отсюда больший интерес к этой информации, отсюда ощущение, что еще немного, еще чуть-чуть – и все, система не устоит, не выдержит.

Действительно новым качеством власти стала бы ее ограниченность в принятии решений каким-либо внешним механизмом или постоянно действующим фактором.

Таким фактором могла бы стать, к примеру, электоральная целесообразность. Она действует, когда дело касается сферы социально-экономического популизма. В свою очередь, в области либеральных ценностей, таких, как свобода слова или свобода собраний, для власти нет никакой электоральной целесообразности.

Это связано, разумеется, с тем, что либеральные ценности по-прежнему не воспринимаются как таковые большинством. И, если прежде, особенно в период развитой тандемократии, была надежда на то, что продвижением этих ценностей, пусть step by step, пусть хотя бы самоустранившись («ну, а как же иначе, они же понимают, что без этого никуда!»), займется сама власть, то теперь эта надежда сугубо умозрительна.

Власть, при всей ее конкретной дисфункциональности, остается единственным актором на российской политической сцене, обладающим достаточным ресурсом для продвижения каких-либо ценностей. Но сейчас она делать этого не станет. Потому что сейчас, с ее же, власти, согласия началась политика, которой еще год назад не было. И либеральные ценности – это уже не просто ценности общественной группы, которая растет и поддержка которой в обозримом будущем власти понадобится. Это ценности политического конкурента. Кто бы в такой ситуации стал их продвигать? Никто. Самоубийца.

Ни один закон, касающийся НКО, митингов, прессы, клеветы и даже (пока еще) Интернета не выведет на улицы миллионы, не остановит заводы, фабрики и транспорт, не приведет к бессрочным забастовкам и голодовкам по всей стране. Если бы депутат Железняк сказал, что депутат Федоров выступил со своей инициативой исключительно своевременно, и на ряд независимых российских СМИ навесили бы ярлыки «иностранных агентов», заинтересованная часть общества долго бы думала, какую эффективную (и в то же время ненасильственную) форму сопротивления избрать, но ничего лучше Болотной, скорее всего, не придумала бы. А это власть уже проходила. Уже не страшно, уже понятно.

Единственным фактором, способным ограничить власть в принятии антилиберальных законов, является включенность России в международные процессы, а, стало быть, зависимость от общепринятых правил игры, необходимость считаться (что далеко не всегда означает «следовать») с мнением других крупных акторов.

«Список Магнитского» вызывает у российской правящей элиты заметное беспокойство и раздражение, это правда. Но и влияние внешнего фактора преувеличивать не следует.

Во-первых, любую антилиберальную инициативу российская власть сопровождает ссылкой на «прогрессивный западный опыт», переводя тем самым дискуссию из содержательной, сущностной плоскости в формальную. Ведь, на самом деле, есть норма, а есть условия, логика ее принятия, которыми зачастую и определяется содержание.

Во-вторых, внешняя политика – область двойных стандартов и двойной игры, и касается это абсолютно всех. Принципиальность подчас вредит прагматическим интересам, а от прагматических интересов нередко зависит будущее той или иной политической элиты.

Во многом предел политического, антилиберального законотворчества зависит от довольно незначительно ограниченной воли власти. Захочет – прижмет. Не захочет – отпустит. Захочет – будет чередовать. Здесь и сейчас это именно так.

Заинтересованная часть общества следит за новыми инициативами, ограничивающими то, сё, пятое и десятое, как за кошмаром, который вот-вот должен развеяться, или же как за агонией системы, предвещающей ее конец. Однако это не кошмар, не бред и не агония. Это последовательное ослабление еще не окрепшего конкурента. Это политика.

И заинтересованной части общества, чья политическая платформа и политическая репрезентация до конца не оформлены, необходимо искать новый тип активности, ориентированный на ценностную структуру общества. Делать это придется, что примечательно, в более жестких условиях, чем те, что были до декабря, в период развитой тандемократии.