Станислав Минин. Новости из Минска, слова с высокой трибуны в сопоставлении с цифрами экономической статистики убеждают в том, что режим Лукашенко прошел точку невозврата и медленно, но верно приближает свой конец.
Режим окончательно упускает шанс на легитимную трансформацию. Он обладал достаточным ресурсом популярности и мог инвестировать его в необходимые экономические реформы. Из автократии в условиях реликтовой постсоветской экономики могла получиться диктатура в условиях рынка – мировая история знает такие примеры. Лукашенко на это не решился, усложнив самому себе удержание власти.
Впрочем, говоря о том, что у белорусского режима был (есть?) шанс, мы исходим из того, что автократия и советский ренессанс для Лукашенко – рациональный выбор. Но что, если это ментальная аддиктивность? В пользу второго варианта свидетельствуют слова и поступки белорусского президента. Кажется, что он постепенно теряет контакт с реальностью, прежде всего – экономической. Он просто не понимает, что происходит, и не способен на системный скачок, в этом драматизм ситуации.
Режим обречен. Когда и как он прекратит свое существование – этот вопрос остается открытым. Все зависит от сознательности самого Лукашенко, его внутренних моральных тормозов, скорости формирования критической протестной массы и способности режима кормить полицию, армию и спецслужбы.
Однако означает ли обреченность режима историческое поражение модели государства имени А.Г. Лукашенко? Пожалуй, это один из главных вопросов, которыми стоит сегодня задаться. Это вопрос перспективы.
Нынешнюю ситуацию в Белоруссии сравнивают с последними годами СССР. Белорусов ждет болезненный переход от общества гарантий и распределения к обществу инициативы и конкуренции, и проблема заключается в психологической готовности граждан к фундаментальным переменам. Государство Лукашенко мыслило категориями «здесь и сейчас», а эффект грядущих реформ будет отложенным.
Лукашенко лишает созданный им режим возможности быть признанным в смягченной, «либеральной» форме. Это означает перспективу реальной политической конкуренции и временную победу сил, готовых взять на себя ответственность за осуществление реформ. Они смогут аккумулировать электорат и победить деморализованного соперника. Они получат поддержку зарубежных кредиторов и деньги. Однако отложенный эффект реформ приведет к тому, что политика новой элиты не будет пользоваться популярностью.
Фрустрация общества породит запрос на реставрацию прежней системы, например, в формате «раннего Лукашенко». Этот запрос будет подхвачен условной партией реванша, состоящей как из ментальных приверженцев старой системы, так и из политиков, для которых оседлать волну означает получить доступ к власти. Партия реванша будет усиливаться, завоевывать все больше мест в парламенте и тормозить реформы.
Обретет ли партия реванша власть и произойдет ли реставрация «старых добрых лукашенковских времен, когда у всех все было»?
Это зависит от того, сможет ли новая, реформаторская элита за короткий срок воспитать стабильный электорат.
Это зависит от способности новой элиты расставить приоритеты. Например, вместо чисто политической борьбы с призраками режима Лукашенко вести откровенный диалог с обществом, целью которого является реальный консенсус относительно ценности рыночных преобразований.
Это зависит от желания зарубежных компаний инвестировать в белорусский рынок.
Это зависит от того, сможет ли новая элита сдержать процесс эмиграции молодых белорусов, движущей силы реформ. Сможет ли она убедить их в том, что они могут успешно жить и работать на родине.
Это зависит от того, сможет ли белорусская продукция выйти на мировой рынок.
Впрочем, даже если реформаторы провалят все вышеизложенные «задания», полноценная реставрация старого режима окажется затруднительной по двум причинам.
Во-первых, Россия больше не будет инвестировать средства в островок ностальгии по Советскому Союзу и лечение собственных фантомных постсоветских болей.
Во-вторых, белорусский реваншистский режим не сможет воспользоваться конъюнктурой цен на нефть, как это сделала правящая элита нулевых в России. Единственным работающим экономическим механизмом в Белоруссии окажется рыночный.
Произойдет политическая маргинализация ментальных сторонников старого порядка, их электорат постепенно будет сокращаться.
Речь, таким образом, идет сегодня о том, как быстро удастся вылечить белорусскую болезнь и какое поколение белорусских граждан сможет ощутить на себе эффект новой экономической политики.
Затягивая трансформацию режима, Александр Лукашенко не действует (бессознательно, конечно) на перспективу и не гарантирует партии своих адептов долгосрочный политический реванш в грядущем. Его режим как модель управления погибает, партия реванша, быть может, будет похожей по своей риторике, но другой в том, что касается практики.
Лукашенко мог сохранить то, что, как мне кажется, является для него главной ценностью, а именно персональную власть, запустив механизм просвещенной диктатуры. Но все мы видим, с каким достойным лучшего применения упорством он стреляет себе в ноги.
