Станислав Минин.
Спускаемый аппарат корабля "Восток-1". Фото сайта kosmonavtika.com
Посреди юбилейных гагаринских торжеств в пропитанном пафосом воздухе зазвучали голоса. Они говорили о том, что космос должен стать национальной идеей. Одновременно на аукционе Sotheby’s бизнесмен Евгений Юрченко выкупал капсулу, в которой летали на орбиту собака Звездочка и манекен Иван Иванович. Некоторые американские газеты написали, что сделано это было якобы по личной просьбе Владимира Путина, который совсем недавно публично сожалел о превращении России в «космического перевозчика» и призывал вернуться к исследованию планет.
Капсулу почти наверняка передадут в один из российских музеев. Зачем? Нет, я вовсе не сомневаюсь в том, что покупка артефактов эпохи космических пионеров – дело хорошее. Но хотелось бы понять, какой будет функция этих реликвий в российском культурном пространстве.
Артефакт может «склеивать» память, придавать временную глубину актуальным победам, служить историческим объяснением нынешней пассионарности. Но для этого необходима самая малость – победы. А побед как раз нет. Инфраструктура и техника не готовы к ним, и здесь недостаточно путинского «надо» и отраслевого «есть!». Нет чувства сопричастности достижениям, которые можно было бы привязать к Звездочке, Ивану Ивановичу, «Востоку», Королеву, Гагарину, Титову и проч.
Космос сегодня чисто технически не может стать в России национальной идеей, способной мобилизовать общество, стимулировать движение. Он может стать совсем другой идеей. Квазирелигиозной. Элементом мифа о нации, само существование которой – в общем, проблема.
Национальная идея призвана объединять не советских людей, ностальгирующих по молодости, а новые поколения, находящиеся на пике активности. Это идея для общества, не являющегося гомогенным и не поддающегося гомогенизации. Для общества, не знающего, быть может, как правильно пользоваться политическими инструментами и институтами, но понимающего толк в частной жизни. Космос станет для таких людей тормозящей развитие терапией: ты можешь быть неудачником, но ты причастен к великому.
Великое прошлое, искусственно привязанное к настоящему, обесценивает эмпирически и критически постигаемую реальность. Ты перестаешь видеть застой и деградацию системы, ты видишь ее грандиозные прошлые победы. Твое отношение к действительности определяет не мозг, а поселившийся в мозгу миф.
Объявив космос национальной идеей, мы унаследуем одну из «советских религий» - ту самую, о которой писали Петр Вайль и Александр Генис в своей известной книге об обществе 60-х.
Космос в 60-е был чистым подвигом, в отличие от Магнитки или Днепрогэса, а образ космонавта сочетал в себе народную простоту и религиозный канон. Космонавт был «своим парнем» и в то же время святым, небожителем, посредником между «низом» и «верхом».
«Российское коллективное сознание, - писали авторы, - основывалось на двух главных символах: войне и храме». Война для человека 60-х была актуальным переживанием, незажившей раной. Космос стал заменой разрушенного храма.
Космонавт был мифологическим персонажем, а Гагарин стал божеством уже при жизни.
Мы уже унаследовали у советского прошлого религию Победы. Трепетно-религиозное отношение к маю 1945 года никогда не мешало властям всех мастей унижать людей, непосредственно причастных к событиям тех времен, но накладывало множество этических ограничений на тех, кто хотел бы говорить о войне, изучать войну, разбираться в том, чем она была. Вместе с Победой и армией-освободительницей сакрализации подвергались эпоха, общество и власть.
9 мая долгое время оставалось костылем, на который опиралась покалеченная нация.
Превращение космоса в национальную идею станет для нации вторым костылем. Два раза в год мы будем рыдать над собственным величием. Мы – нация, победившая фашизм. Мы – нация, покорившая космос. Стук в грудь будет гипнотизировать нас как бубен шамана, и в трансе мы окончательно перестанем понимать себя и видеть себя такими, какие мы есть.
