Станислав Минин. Леонид Парфенов произнес очень хорошую речь на вручении премии имени Владислава Листьева. Это не общие слова. Далеко не каждую критическую речь о российском телевидении можно назвать хорошей.
Дело в объекте критики. Объект, как известно, тем отличается от предмета, что задается, определяется критикуемым, а предмет, то есть телевидение как таковое, существует само по себе.
Так вот, чаще всего объектом критики становится качество предлагаемых ТВ развлечений или сама развлекательная функция «ящика». «Отупление», «разврат», «голые задницы», «порнография», «жвачка» - выдержки из словаря такого рода критики, воспроизводящей саму себя в многочисленных текстах.
В конечном счете, спор идет либо о вкусе производителя (что бесперспективно), либо о соотношении типов контента: сколько процентов на «развлекуху», сколько на образование и воспитание (для массового ТВ это также бессмысленный разговор).
О том, что телевидение отупляет, а не развивает, говорил совсем недавно Олег Дорман, мотивируя свой отказ получать «ТЭФИ».
Леонид Парфенов говорил о другом.
Развлечение может быть низкопробным, но от этого оно не перестает быть развлечением. Документальный фильм может быть откровенно слабым, но даже такое кино способно стимулировать поиск и, таким образом, косвенно стать агентом просвещения.
Зато тележурналистика, которую описал Леонид Парфенов, перестает быть журналистикой, а становится бюрократией, чиновничеством.
Все цитируют высказывание Парфенова о том, что «власть – дорогой покойник, о котором или хорошо, или никак». Мне кажется, что фраза о «журналисте-чиновнике» звучит острее. Это констатация того, что профессия покалечена, а к практикам власти (и практикам в отношении власти) пристанет любой образ.
В Сети приходиться читать о том, что телевизор – средство пропаганды, а средство информации – Интернет. Я бы уточнил: телевизор – средство, наиболее удобное для пропаганды, но вовсе не творение пропаганды. И в России именно он, а вовсе не Интернет является главным источником информации. Поэтому говорить о телевизионной журналистике – важно.
Журналистика поднимает проблемы. В этом одна из ее основных функций. Телевизионная журналистика в России за редким исключением не поднимает проблем. Точнее, не поднимает их самостоятельно, профессионально. Она делает это «по отмашке». Проблемы Лужкова для телевизионной журналистики не существовало, пока ее не существовало для Кремля. Проблемы нападения на журналистов не существовало также, пока Медведев в Твиттере не подал сигнал. Расследований по «Черкизону» также не было на экране, пока «Черкизон» не встревожил Путина. И так далее. Примеров масса.
Журналистика приводит конкурирующие мнения. Профессионал вправе иметь свою точку зрения, вправе на ней настаивать, вправе подводить читателя к мысли, что эта точка зрения верна. Но закон жанра требует уступок интеллекту читателя, зрителя, слушателя. Требует, чтобы читатель, зритель, слушатель «узрел воочию» то (или того), с чем (или с кем) журналист не согласен. Я бы назвал это «правом на прямую речь». В текстах, которые мы размещаем в Сети, это право реализуется через дословное цитирование или ссылку, линк на источник. На экране это право практически не реализуется, это поле борьбы героев с карикатурами.
Репортаж – это взгляд. Взгляд журналиста. Это ценно в репортаже, это придает ему и его автору вес: способность подмечать нюансы, которые не подмечают другие (эти другие, впрочем, подмечают «свои» нюансы). ТВ способно на такие репортажи. У ТВ есть средства, которыми не располагает, к примеру, печатное издание. Но там, где начинается сфера власти, репортаж заканчивается. Мы сталкиваемся со взглядом власти на саму себя. Такой она хотела бы себя видеть со стороны. Закрытая власть манипулирует журналистами, а ТВ манипулирует зрителем. Если мы видим в новостях репортаж, герой которого – Путин, то автор его – не тележурналист Иванов или Петров, а пресс-служба Путина, например. Или кто-то еще из «приближенных к телу».
Об этом и говорил Леонид Парфенов. О профессии. Все вышеперечисленное – не движения живого тела. Это колыхание трупа на воде.
Таким образом, «имеем два трупа». Один из них – «дорогой». Второй – зомби.
Неудивительно, что Парфенов волновался и читал текст по бумажке. Неловко как-то намекать коллегам на то, что они как профессионалы мертвы.
