Станислав Минин. Основываясь на лингвистической экспертизе, Следственный комитет прокуратуры Санкт-Петербурга вынес очень симптоматичное решение по делу петербургского школьника Тагира Керимова, избитого до полусмерти в феврале текущего года группой из 25-30 молодых людей. Избивая Керимова, нападавшие кричали: «Россия для русских!», «Убивай хача, мочи хача!», «Бей черных, бей хачей!» По мнению следствия, это никоим образом не свидетельствует о ксенофобской подоплеке преступления. Суд не будет рассматривать эту версию.
Эксперт-лингвист Елена Кирюхина пишет: «Если мотив драки не имел отношения к национализму, то и смысл призыва не будет связан с ксенофобией. Перед дракой фраза «убивай хача» могла представлять призыв как к самому избиению, так и к его началу – боевой клич. В этом случае слова «хач», «черных», «хачей» обозначали того или тех, кого следует начать бить, т. е. указывали на объект агрессии. При этом агрессия могла быть связана с его инакостью по отношению к нападавшим (русским), а могла иметь другое происхождение».
Жаль, что сами следователи СКП не лингвисты. В противном случае они наверняка обратили бы внимание на то, что только в вышеприведенном абзаце эксперт трижды употребляет слово «могла». Это означает, что лингвист не берется делать окончательных выводов. Он подробно описывает возможные сценарии, и уже задача суда – разобраться, какой из них применим к рассматриваемой ситуации. Лингвист обозначил неоднозначность, т.е. проблему. Однако следствие парадоксальным образом решило, что наличие проблемы – это повод┘ ее не решать. Это свидетельствует либо о вопиющем непрофессионализме, либо о нежелании заниматься неудобным делом.
Детективные книжки и фильмы донесли до нас классический, типичный сюжет: некто подозревается в совершении убийства на основании того, что кто-то слышал, как этот некто кричал жертве, что убьет ее (или его). Лингвист сказал бы, что высказывание «Я убью тебя!» может означать все что угодно. Это может быть шутка, а может быть прямое указание на преступный план. Задача эксперта-лингвиста – указать на эти возможности. Задача суда – ответить на вопрос, что ЭТО было. При этом нигде, ни в одной книжке или фильме следствие не решает вопрос до суда (sic!), а с подозреваемого не снимаются обвинения только лишь потому, что могло быть так, а могло – сяк.
«Казус Керимова» создает неприятный, опасный прецедент. Дело в том, что только специфика языковых практик позволяет классифицировать преступление как расистское и ксенофобское. Только в языковых практиках человек «проговаривается», только они в случае с ксенофобией несут на себе отпечаток мотивов. Метод небезупречный, но, по сути, единственный. Если же следствие и суд будут с порога отвергать дела о ксенофобии лишь на том основании, что контексты различных высказываний также различны (а они различны!), расизма в России не будет. Точно так же, как в Туркмении времен Сапармурата Ниязова не было СПИДа, потому что врачам запретили ставить подобные диагнозы больным.
Все это вполне согласуется с чаяниями общества, не желающего признавать, что расизм, агрессивный национализм, ксенофобия, неофашизм, неонацизм – актуальные российские проблемы. Оно охотно признает, что призыв «убивать хачей» может быть банальной иронией, а лозунг «Россия для русских!» не имеет никакого отношения к ксенофобии.
Представляется, что причина такой позиции лежит, опять же, в области языка. У терминов «расизм» и «национализм» - крайне негативные исторические и литературно-кинематографические коннотации: линчевание чернокожих, ку-клукс-клан, Гитлер, Холокост, газовые камеры, концлагеря. Российское общество нетолерантно. В нем распространен так называемый «бытовой расизм», считающийся чем-то нормальным, рациональным, естественным. Многие наши сограждане не разделяют методов скинхедов, но в глубине души (а то и вполне открыто) сочувствуют их мотивам, понимают их. И в то же время российское общество не хочет признавать, что имеет что-то общее с вышеперечисленными ужасающими картинками прошлого.
В этой ситуации главной проблемой для следствия (и заодно общества) становятся┘ сами подозреваемые. Ведь они вполне могут сами, без помощи лингвистов назвать ненависть к чужим мотивом своих действий. Однако здесь снова появляется волшебное слово – «могут». Могут назвать, а могут и не называть. Смелости им чаще всего хватает лишь на то, чтобы вдесятером напасть на дворника-таджика или студента из Африки. Ее не хватает на то, чтобы декларировать свои идеалы в зале суда. Который по отношению к фашистам почему-то довольно часто становится самым гуманным судом в мире.
В конце концов, как приятно называть убийцу-фашиста милым, хорошо знакомым и даже каким-то домашним словом «хулиган»!
