Казус Щусева

Проект санатория в Мацесте, 1927 год.

Осенью 1937 года особняк Алексея Щусева в Гагаринском переулке совершенно опустел. И куда только подевались многочисленные ученики, еще вчера спешившие засвидетельствовать архитектору свое нижайшее почтение, подобострастно внимавшие каждому его слову. Из всех друзей здесь остались разве что две собаки – простые дворняги, подобранные когда-то хозяином дома на улице. 

Собаки – они ведь не люди, им все равно, что пригревший их человек объявлен в самой главной советской газете «Правде» чуть ли не врагом народа, исключен из Союза архитекторов. Тут уж впору самому задуматься о том, чтобы не оказаться на задворках или где-нибудь еще подальше. За обвинения в антисоветских разговорах и не такое бывает…

А говорил он и в самом деле слишком много – не зря его друг Михаил Нестеров в шутку называл Щусева «болтуном». «Болтал» Алексей Викторович про то, что за такое большое число построенных церквей его причислят к лику святых, и что раньше ладил с попами, а теперь сладит и с большевиками, и что в вину Тухачевского и Якира не верит, и что большевики уничтожают старину… А чего стоит одно лишь родство с братом, уехавшим в Америку.

Лишенный в один день всего, работы и мастерской, долгими дождливыми вечерами разбирал зодчий свой архив. Вот пожелтевшая грамота о дворянстве, вот аттестат об окончании кишиневской гимназии, диплом об окончании Императорской академии художеств с золотой медалью, бумага о назначении архитектором Святейшего Синода… Как давно все это было!

Со дна старого, видавшего виды сундука Алексей Викторович извлек два роскошных восточных халата, купленных на базаре у старого узбека еще в 1894 году. Купил просто так – он вообще не мог пройти мимо всего яркого, сочного, неординарного. В тот год студент Академии художеств Щусев приехал обмерять мавзолей Тамерлана в Самарканде, тогда он и предполагать не мог, что через три десятка лет всего лишь за сутки ему предстоит придумать образ уже другой гробницы, на Красной площади.

Гостиница «Москва», 1939 год.  Фото из архива автора

А вот и один из самых дорогих ему царских орденов – святой Анны 2-й степени. Тогда, в 1910 году, Щусев впервые в истории русской архитектуры совершил то, что до него никому не удавалось, – восстановил подлинный облик древнего храма Василия Великого в Овруче, а Николай II лично приехал поблагодарить его. В том же году зодчего избрали в Императорскую академию художеств.

А вот письма от заказчиков – великой княгини Елизаветы Федоровны, железнодорожного короля Российской империи Николая фон Мекка, графа Олсуфьева, миллионера Харитоненко, митрополита Антония Храповицкого. Почти никого из них уже не было в живых, Елизавету Федоровну сбросили в шахту под Алапаевском в 1918-м, фон Мекка расстреляли в 1929-м, Олсуфьев же ждал расстрела на Лубянке. Было от чего призадуматься…

А еще в мастерской хранилось множество его эскизов и рисунков. Рисовал он здорово – сам Репин когда-то назвал его лучшим рисовальщиком среди архитекторов. Энергия Щусева била ключом, фонтанировала. Даже трудно понять, как в одной голове столько всего умещалось. Один творческий замысел, не успев осуществиться, уступал место другому. Так вышло и с гостиницей «Москва». Вполне рядовой заказ по перелицовке конструктивистского здания обернулся для Щусева крахом всей карьеры.

А ведь поначалу он и не предполагал заниматься «Москвой». В 1932 году на закрытом конкурсе победил проект молодых конструктивистов Леонида Савельева и Освальда Стапрана. И закипела стройка на Охотном Ряду. Но рано радовались новоиспеченные лауреаты. Отрезвление пришло довольно скоро. То, что им не повезло, это мягко сказано, поскольку именно на этот год и пришелся коренной поворот в развитии советской архитектуры, а конструктивизм был объявлен вредным стилем.

А «ударное» строительство гостиницы уже идет полным ходом, и принципиально в конструктивистском проекте изменить что-либо не представляется возможным. Перелицованная даже путем своеобразного «переодевания» гостиница все равно навевает конструктивистские мотивы. 

И вот после уже начавшегося строительства на его «укрепление» бросают в качестве главного архитектора кого? Конечно, Щусева. Происходит это в октябре 1933 года. Для молодых Савельева и Стапрана, годившихся Щусеву в сыновья, он не был посторонним человеком. Ведь они работали в той самой мастерской № 2 Моссовета под его руководством. Щусев ставит цель: «Избегнуть роскоши дурного тона, но сделать одновременно гостиницу красивой и комфортабельной, причем вся работа должна быть произведена своими силами и из советских материалов». Вот этими-то отечественными материалами Щусев щедро украсил фасады гостиницы, одевшейся в красный гранит. А еще он накинул сверху лепной карниз. Сооружение под пером зодчего приобрело мощный и монументальный вид.

А в общем-то и Щусев (числящийся главным архитектором гостиницы), и Стапран, и Савельев (его официальные заместители) занимались тем, за что уже после смерти Сталина будут сурово критиковать зодчих, – украшательством. Причем эскизы всякого рода декоративных деталей создавались во время строительства, а не до него, как обычно бывает при нормальной организации работ.

Кроме этой очевидной трудности были и другие: необходимость сдать объект как можно быстрее, к ноябрю 1934 года – семнадцатой годовщине революции, низкий уровень квалификации работников, часть которых даже не умела читать чертежи, постоянное вмешательство вышестоящих органов власти, навязывающих зодчим свое дилетантское мнение. После неоднократных переносов срока сдачи наконец 20 декабря 1935 года гостиница «Москва» открывает свои двери, правда, пока для экскурсантов, среди которых был и писатель Илья Ильф, отметивший: «Архитектурная прогулка: вестибюль гостиницы «Москва»… Поэма экстаза. Рухнули строительные леса, и ввысь стремительно взмыли строительные линии нового замечательного здания. Мебели так много, что можно растеряться. Коридор убегает вдаль. Муза водила на этот раз рукой круглого идиота».

А тем временем молодые соавторы, отличавшиеся амбициями, куда большими по силе, чем имеющийся у них талант, словно ждали удобного момента, чтобы ударить по вознесшемуся на архитектурный олимп «царскому» академику.

И такая пора наступила – в июне 1937-го на съезде советских архитекторов Щусев посмел прилюдно спорить с самим Молотовым, который с трибуны стал учить зодчих уму-разуму: дескать, самые лучшие заказы, дворцы, ведущие архитекторы забрали себе, а все, что помельче и подешевле – школы, бани да магазины – взяли и отдали неопытной молодежи. Вероятно, это был камешек в огород Щусева. Ему бы промолчать, а он возьми и скажи: «Так что же, следовало молодежи поручить дворцы?» В ответ второй человек в государстве раздраженно заметил: «Если вам не нравятся наши установки, мы можем вам дать визу за границу!»

Странно, что Щусев, человек опытный и внимательный к заказчикам, позволил себе нечто подобное. Он не мог не знать о том, как во время встречи Молотова с делегатами съезда кто-то пожаловался ему на немецкого зодчего Эрнста Мая, который с начала 1930-х годов активно работал в Советском Союзе. Председатель Совнаркома весьма огорчился, узнав о том, что Май уже покинул СССР: «Жаль, что выпустили. Надо было посадить лет на десять!»

Так что с архитекторами в те годы поступали как и с остальными советскими людьми. Взять хотя бы репрессированного в 1938 году бывшего ректора Всесоюзной академии архитектуры Крюкова, скончавшегося в Воркуте в 1944 году. А главным архитектором Воркуты в 1939–1942 годах был помощник Щусева Олтаржевский, крупный специалист в области высотного строительства, поплатившийся ссылкой на Север за свои зарубежные поездки. В 1943 году арестовали архитектора Мержанова, строившего дачи для Сталина. И это лишь несколько примеров из длинного списка. Так что снаряды ложились почти рядом со Щусевым. Но в Воркуту его пока не отправили, сразу после съезда он выехал в двухмесячный отпуск в Ессентуки.

Дальнейшая реакция не заставила себя ждать. Кто-то там, наверху, словно дал отмашку. Гром грянул 30 августа 1937 года, когда в газете «Правда» вышла статья под броским и претендующим на истину в последней инстанции названием «Жизнь и деятельность архитектора Щусева», в которой говорилось, что «за личиной крупного советского деятеля скрывается политическая нечистоплотность, гнусное честолюбие и антиморальное поведение». 

Авторы статьи Савельев и Стапран сообщали, что «К своей творческой работе Щусев относится нечестно. Он берет на себя одновременно множество всякого рода работ и, так как сам их выполнить не может, фактически прибегает к антрепризе в архитектуре, чего, конечно, не сделает ни один уважающий себя мастер. В целях стяжания большей славы и удовлетворения своих личных интересов Щусев докатился до прямого присвоения чужих проектов, до подлогов».

Среди всякого рода оскорблений, наполнивших статью, проглядывали и факты: «Щусев сразу же стал проявлять тенденцию к присвоению авторства. К осени здание выросло на семь этажей. Щусев за это время пришел на стройку всего два раза. Своим условием для участия в работе он поставил назначение его соавтором проекта и руководителем проектирования. Щусев ничего для строительства не сделал. Он просто поручил своим помощникам прибавить к нашему проекту фасада один верхний этаж, ненужные лепные украшения и т.п. и представил это на рассмотрение Моссовета без наших подписей… Щусев велел скопировать наш фасад, добавил к нему витиеватые детали и запроектировал надстройку одного этажа над угловыми башнями, использовав один из наших вариантов проекта… Щусев поставил на первом месте свою фамилию».

Действительно, и сейчас трудно определить, в какой части каждый из трех зодчих внес свой вклад в проект гостиницы. Это скорее вопрос профессиональной чести каждого из них. Но после того знаменательного диалога с Молотовым на съезде этическая проблема переросла в политическую. По сути, увидев, что Щусеву указали на место, его недоброжелатели поняли, что настало время поплатиться с ним и за его успех, и за славу, и за привилегии, короче говоря, за все то, что называют «положение в обществе».

Да, не зря еще в марте 1912 года после обнародования проекта Марфо-Мариинской обители Михаил Нестеров предрек: «Мы со Щусевым вступаем в полосу людских пересудов, зависти и иных прекрасных качеств человека». Полоса эта действительно наступила и для Щусева не прекращалась даже после его смерти. Случай с авторством гостиницы «Москва» – яркое тому подтверждение.

И статью в «Правде» надо рассматривать не как инструмент сведения личных счетов, а в более широком контексте, что вполне вписывается в сталинский стиль управления искусством. Ошеломленный Щусев послал было телеграмму в Союз архитекторов с просьбой защитить его честную репутацию от «грязной клеветы Савельева и Стапрана». Однако в родном союзе его не поддержали. Более того, назвали классовым врагом, в отношении которого следовало принять самые срочные радикальные меры.

Затем состоялось собрание в его мастерской № 2. «Ораторы, – вспоминала одна из участниц, – те самые, которые еще совсем недавно низко склонялись перед Алексеем Викторовичем, теперь лили на него тонны грязи, обвиняя его в семи смертных грехах». Когда поток грязи заканчивался, председательствующий вставал и призывал продолжить «критику», тем более что было что вспомнить. Одного Щусев назвал как-то Спинозой, про другого сказал, что у него гарем. А третьего, комсомольца, обозвал «подкидышем». А про одного из коллег-сверстников сказал: «Он делает вид, что головой витает в облаках, а на самом деле двумя руками шарит по земле». Что и говорить, такое не забывается.

Всеобщим голосованием двурушника Щусева почти единогласно осудили. А все его проекты были поручены вчерашним помощникам, которых и назначили новыми авторами в приказном порядке. В Академии архитектуры единственным, кто заступился за Щусева, стал 

В.А. Веснин, произнесший: «Кто из вас не без греха, пусть первый бросит в него камень».

Среди отважившихся поддержать Щусева оказалась архитектор Ирина Синева, в гордом одиночестве навещавшая в эти тяжелые дни Щусева в Гагаринском переулке. Она-то и услышала от него объяснение произошедших событий:

«Алексею Викторовичу было поручено обследовать ход проектирования и строительства гостиницы «Москва». Заключение его было убийственным… Моссовет предложил Алексею Викторовичу возглавить проектирование и выправить проект. На это предложение он ответил категорическим отказом, мотивировав его тем, что он не привык работать с соавторами («соавтор – это архитектурная жена, его нужно любить и с ним советоваться»). Тогда последовало постановление Моссовета, отстранявшее от проектирования Савельева и Стапрана и поручавшее Алексею Викторовичу создание нового проекта гостиницы. Постановлению он подчинился, и проектирование началось. Савельев и Стапран остались в составе бригады и получили работу по проектированию отдельных интерьеров. Когда новый эскизный проект был готов, доски фасадов покрашены и подписаны, Савельев и Стапран проникли в закрытый кабинет Алексея Викторовича и поставили на них свои подписи. Утром, обнаружив эти подписи, Алексей Викторович приказал их счистить».

Вот, оказывается, в чем истинная подоплека событий – такой ее, по крайней мере, излагал Щусев: Савельев и Стапран сами поставили свои подписи под проектом гостиницы «Москва»!

Шла неделя за неделей, месяц за месяцем, а Щусев все сидел в своей мастерской. События, против обыкновения, не развивались далее. Запущенная в отношении академика кампания забуксовала. Это почувствовали многие. И вот по вечерам к Щусеву стали потихоньку приходить его бывшие помощники и ученики – просить прощения.

Так и просидев год без работы, он вновь был возвращен к работе над гостиницей «Москва». А выйти из круга обреченных Щусеву помог бывший студент Бакинского строительного училища Лаврентий Берия. Еще в то время, когда Щусев воплощал в Москве свой самый огромный проект – Казанский вокзал, юный Лаврик изучал архитектуру по картинкам с щусевскими постройками. 

Лаврентий Павлович, в отличие от коллег Щусева, в передовицы «Правды» не верил, он в них мандарины заворачивал. Поблескивая пенсне и широко улыбаясь, он успокоил Щусева, пришедшего хлопотать за арестованную дочь Нестерова: «Вы еще нам пригодитесь!» И ведь пригодился – построил здание госбезопасности на Лубянке.

Эта интереснейшая версия подтверждается рассказом сына Берии, Серго: «Мой отец был очень разносторонним и талантливым человеком, творческой личностью. В юности учился играть на скрипке… Помню, как у нас в доме часто бывал известный архитектор Щусев, отец с интересом обсуждал с ним различные проекты». Вот как бывает – одна творческая личность спасла от расправы другую.

Щусев рассказывал, как проходила его официальная реабилитация: «Однажды вечером в Академии архитектуры собралось несколько человек. Председательствовавший Веснин произнес краткую вступительную речь и предоставил слово одному из двух обвинителей. Выступление было довольно длинным и по своему содержанию мало отличалось от писем, помещенных за год до этого в «Правде». После окончания этой запальчивой речи Веснин достал из ящика стола фотографию и, не выпуская ее из рук, показал сидевшим в некотором отдалении Савельеву и Стапрану и тут же спросил: «Скажите, пожалуйста, что это за здание?» Оба ответили, что это их первоначальный проект гостиницы «Москва». «Стыдно вам, молодые люди!» – воскликнул Веснин и перебросил им фотографию».

Та самая фотография, что была показана Весниным незадачливым авторам «Москвы», изображала санаторий в Мацесте, спроектированный Щусевым еще в 1927 году! Вот и получается, что еще неизвестно, кто у кого пиджак украл. Конфликт был исчерпан, о чем извещала маленькая заметочка в газете. Но размеры ее были слишком малы, чтобы компенсировать Щусеву понесенные моральные убытки и испорченное реноме. Вернувшись в работу, Щусев принялся достраивать «Москву», одна башня которой уже была возведена. Тогда он, выстроив вторую башню, по-своему и остроумно решил закрепить свое авторство, вот и вышло как в песне «Уральская рябинушка»: «Справа кудри токаря, слева кузнеца».

Здание гостиницы трудно назвать шедевром, а ее «разный» фасад стал следствием политической конъюнктуры и насилия над творчеством. Зато «Москва» в полной мере отразила то жестокое время, в которое она строилась. Жертвами стали и сами зодчие. Один из которых, Савельев, завещал поместить на своем надгробном памятнике не собственный портрет, а изображение «Москвы».

1937 год не прошел бесследно и для Щусева. И не оглушительная пощечина власти более всего огорчила его. Жизнь Щусева и без того была наполнена трудностями. Черных дней зодчий помнил немало. В 1889 году он пережил внезапную смерть родителей, оставившую его, пятнадцатилетнего подростка, с младшим братом на руках. А разве забудешь тот миг, когда перед самым его носом захлопнулась дверь Императорской академии художеств, не пожелавшей принять бывшего «золотого» выпускника в свои объятия. А неприятие большевиками его плана «Новая Москва», когда ему устроили разнос, обвинив в «музейности» и желании сохранить памятники старины. А размолвка в 1924 году с Нестеровым, не подавшим Щусеву руки за проектирование мавзолея (попробуй-ка откажись!). А тяжелая болезнь детей…

В 1937 году самым главным потрясением для Щусева стало предательство. Нож в спину ему всадили те, на кого он более всего надеялся, – ученики и помощники, заставившие забыть о таком понятии, как людская благодарность. Верно говорят в народе: «Не делай добра – не получишь зла». Некоторых из них, пытавшихся извиниться, он так и не простил. И в Союз архитекторов Щусев не вернулся, о чем его безрезультатно упрашивали те самые люди, кто ранее с позором исключал. Восстановили его посмертно…