Русский театр в охваченной майданом украинской столице

Национальный академический театр русской драмы имени Леси Украинки в месяц играет 70 спектаклей. В это трудно поверить, но это так. Фото с сайта www.wikipedia.org

Национальный академический театр русской драмы имени Леси Украинки в месяц играет 70 спектаклей. В это трудно поверить, но это так – держу в руках репертуар на ноябрь, считаю, получается 70. В театре две сцены, в будни играют один-два спектакля, по субботам и воскресеньям – по четыре в день, два утром, два вечером. Сегодняшние будни украинского театра – наше завтра, поскольку это у нас со страхом ждут, что бюджетных денег не будет хватать на оплату коммунальных расходов, а на премьеры, о ужас, уже перестали давать или почти не дают. Или – дают очень мало. В Киеве, как и в остальной Украине, уже лет 10 не дают ни на премьеры, ни на коммуналку, бюджетные деньги – исключительно на зарплату, остальное театр должен зарабатывать сам. «Вот тут и вертись», как говорит у Чехова Медведенко. Театр и вертится. 

Михаил Резникович уверенной рукой правит своим театральным кораблем третье десятилетие (20 лет исполнилось как раз в этом году!), пережил одну оранжевую революцию, а теперь и вторую. Рассказали мне такую легенду: в дни нынешнего противостояния какие-то горячие головы попытались скинуть худрука, нашли для этого какие-то необходимые политические причины, но тут кто-то из новых революционных руководителей пришел в театр на спектакль, посвященный юбилею Шевченко, идущий одновременно и на русском, и на украинском языках, проникся и понял, что такой театр пригодится и новой Украине. Разумно. «Везде один…» – так называется этот спектакль, по строчке из письма поэта, в котором Тараса Шевченко играют два актера, Петр Панчук – из украинского Театра им. Ивана Франко, «украинец», и свой, из труппы Леси Украинки, – Виктор Алдошин. Драма получается экзистенциальная, в трагедии Шевченко виноватых нет, тем дороже тишина переполненного зала на протяжении почти двух часов, без антракта.

Объявление у кассы музея. Фото автора

Уроки Театра Леси Украинки, даже еще точнее сказать – уроки Резниковича, мне кажется, были бы полезны многим нашим театрам. Есть у них в репертуаре, кстати, и «№ 13», и «Слишком женатый таксист» того же Рея Куни. Но если ты почти не получаешь бюджетных денег, такие названия в репертуаре понятны, – странно, когда такой же репертуар играют наши театры, получающие в год из государственной казны по 250–300 млн руб., а то и еще побольше. Тем более что кроме Куни, Альдо Николаи и Птушкиной в афише театра «Доходное место» Островского, «Вишневый сад» Чехова, «Нахлебник» Тургенева. 

Знавший хорошо Товстоногова, работавший рядом с ним, Резникович посвятил «Нахлебника» памяти своего учителя. Театр, много лет сотрудничавший с великим нашим художником Давидом Боровским (собственно, отсюда, из Киева, и началась его жизнь в искусстве) знает толк в оформлении сцены. И здесь, в «Нахлебнике», размах какой-то въездной арки сочетается со скромностью стола, за которым происходит знаменитое в этой пьесе спаивание Кузовкина, которого играет Виктор Алдошин, играет трогательно, смешно и печально, сентиментально, но не поверхностно, имея в виду, что сентиментальность – чувство легкое, редко глубокое. 

Известно, что Тургенев писал своего «Нахлебника» для Михаила Семеновича Щепкина, и хотя среди ныне живущих никто не видел игру Щепкина, этого сравнения не избежать. Надо соответствовать, надо проникнуться глубиной этих странных, противоречивых настроений и чувств, и Алдошину это удается вполне. Он доигрывает до слез, до слез в зале. И все в этой истории – понятны, все узнаваемы. И новый чиновник Елецкий, боящийся случайным семейным сюжетом испортить карьеру (его играет Олег Замятин), и его жена (Анна Артеменко), эти мужние резоны понимающая и принимающая, и Кузовкин, чье человеческое достоинство так живописно унижают на наших и на их глазах. 

В эпоху революционных потрясений говорить о человеческом достоинстве – для этого нужна особая если не смелость, то твердость духа. Когда гибнут, всерьез гибнут люди, рушатся репутации, в обществе происходят тектонические сдвиги, не каждый вспомнит о достоинстве одного, маленького человека. Хотя, с другой стороны, многие революции происходят именно тогда, когда человек вдруг осознает свою униженность. Осознает вдруг, хотя прежде привычно веселил старого барина. Вдруг осознает и – бунтует.  

Резникович на бунтаря совсем не похож. Лишних движений не делает и сам говорит негромко. Громко говорят у него актеры на сцене. Громко – и  с редкой по нынешним временам чистотой русской речи, такой в Москве сегодня не услышишь, увы, у молодых актеров такой нет и в Малом театре, который привык славиться правильностью и красотой слова. А в Киеве говорят по-русски красиво. 

Когда я засобирался в Киев – ехал как раз в Театр Леси Украинки, пригласили посмотреть их новые спектакли, – не только знакомые, даже некоторые родственники чуть ли не отговаривали, все задавали один вопрос: «Не боишься?» Честно говоря, я не особенно понимал, чего именно бояться, хотя буквально накануне знакомая проинструктировала строго: на границе ни в коем случае не скажи там никому, что ты – журналист, для них это как красная тряпка… Я никому и не сказал. И хотя пока собирался, ничего не боялся, выйдя из аэропорта, стал машинально оглядываться по сторонам, в поисках чего-то ужасного, что могло бы меня напугать. В этих поисках дошел до майдана, где как раз отмечали 10-летие майдана прежнего, старого, оранжевого. К вечеру толпа сжалась, на площади проходило сразу два митинга, один – поофициальнее, с выложенным из свечей огромным украинским гербом-трезубцем, другой – постихийнее, но и тот и другой, конечно, за Украину. Мы вышли с сыном на площадь в тот самый момент, когда толпа начала скандировать, «Россия, мы с тобой!» Я, вероятно, инстинктивно, искал приметы антирусской политики. И – не находил. Все, с кем приходилось разговаривать, казалось, нарочно пытаются дать понять, что способны разделить войну, которая идет на Востоке, с теми русскими, которые продолжают приезжать в Киев. Театр полон, русская речь звучит на каждом шагу, на заданный по-русски вопрос ответить могут и по-русски, и по-украински, но в любом случае – очень доброжелательно. В большом супермаркете наткнулся на большую стойку с кошерными продуктами. При всей любви к евреям в России и известной нам по телепередачам нелюбви к ним в сегодняшней Украине, в Москве таких отделов мне видеть не доводилось. 

Но о войне не дают забыть: в нескольких местах Киева – «стены плача», вывешенные портреты погибших солдат, их уже больше 4000, а на улице Институтской, где в нескольких местах уже появились рукодельные новые названия – улица Небесной сотни, цветы и венки лежат на каждом шагу, движение транспорта закрыто с двух сторон, и улица превратилась в одну из новых городских достопримечательностей, в место туристического паломничества.

В выходные, кстати, и Крещатик закрывают для автомобилей, и можно гулять с одной стороны улицы на другую. Сколько хочешь. Митингуй – не хочу.

А в театре, по пути в зрительный зал, сталкиваешься с Давидом Боровским, глаза в глаза, – это выставка, посвященная недавнему юбилею художника. Она развернута в фойе, сделана со вкусом, даже с изысканностью. И посвящена тем спектаклям, которые Боровский успел сделать здесь, в родном Киеве. С Резниковичем. Эскизы костюмов, сами костюмы, детали сценических интерьеров, в которых с удовольствием фотографируются в антракте зрительницы.